Маркиза не смогла продолжать, горло у нее перехватило, и она заплакала, уткнувшись в салфетку. Клотильда замерла и только горестно взглянула на Адальбера.
– Конечно, я поговорю, – сказал он, встал и обнял за плечи тетушку Амели. – Я поговорю с ней в любую минуту, как только вы скажете.
– Погода сегодня хорошая, – заметила Клотильда. – Почему бы не пригласить Мари погулять после завтрака по берегу озера? В этом нет никакой опасности. А потом я позову вас к обеду. Мы выиграем время.
Робкий луч солнца скользнул по руке кардинала де Ришелье и осветил стол, за которым к этому времени завтракала и Мари. Время приближалось к часу дня. Адальбер допил кофе и улыбнулся.
– Наконец-то вышло солнышко! Печально нам было без него, а сейчас грех не прогуляться. Лично я собираюсь это сделать. Вы составите мне компанию, Мари?
Девушка вздрогнула.
– Я?
– А почему нет? Вы все время сидите дома, стали бледны. Небольшая прогулка вернет вам румянец.
Девушка вспыхнула как пион, но просить ее дважды не пришлось, она мигом сбегала за шерстяной короткой кофточкой… и зонтиком. Увидев зонтик, Адальбер рассмеялся.
– Какая вы, однако, предусмотрительная! Ничего не скажешь!
– Погода весной так переменчива!
– Не оправдывайтесь, я не хотел вас упрекнуть. В ваши годы лучше быть предусмотрительной, чем безоглядной. Куда пойдем?
– Куда хотите. Мне все равно.
– Тогда пойдемте вдоль озера. Озеро почему-то мне особенно по душе.
Они спустились вниз и некоторое время шли молча, положив руки в карманы.
Адальбер попросил разрешения и закурил сигару. Мари шла, глядя прямо перед собой, иногда искоса на него поглядывая, но Адальбер, казалось, не замечал ее взглядов. Неожиданно она услышала:
– И как это вам удалось сообщить молодчикам из Гранльё о чудесном возвращении План-Крепен?
Мари вспыхнула и остановилась посреди дороги.
– О ком это вы?
– О Мари-Анжелин. Маркиза часто называет ее План-Крепен, и мы тоже к этому привыкли. Ее, знаете ли, можно приравнять к великим умам итальянского Возрождения, к ученым-гуманистам.
Мари уже повернулась, чтобы убежать, но Адальбер крепко схватил ее за руку.
– Ну нет, так просто вы от меня не уйдете! Мы здесь для того, чтобы вы объяснились, и вы это сделаете, клянусь честью! Есть вещи, которые, на мой взгляд, недопустимы. Например, недопустимо предавать людей, которые оказали вам гостеприимство. Водре-Шомары приютили вас под своим кровом, лечили, ухаживали, держали у себя вопреки воле вашего отца, и вы отблагодарили их…
– Неправда! В доме много людей! Почему вы решили, что это я? Вы что, до такой степени меня ненавидите? – глаза Мари наполнились слезами.
– Решил, потому что кроме вас некому. Вы в этой семье чужая. Конечно, есть еще мы. Но мы любим План-Крепен!
– И вы в этом признаетесь мне?! – выдохнула Мари, побелев от гнева. – Вы признаетесь, что любите ее?
– Конечно люблю! Она член нашей семьи.
– Член семьи?! – с презрением повторила девушка.
– Не знаю, как в вашей семье, может быть, вы не любите своих родственников, но мы друг друга любим. Мы крепко связаны друг с другом, мы прошли испытание временем и опасностями. Вы еще не знакомы с Лизой, женой Альдо.
– Она, я думаю, красивая?
– Они друг другу под стать. Лиза тоже очень любит План-Крепен.
– И вы тоже ее очень любите?
– Лизу? Ну, разумеется. Хотя характер у нее не из легких, но не любить ее невозможно.
– Не будем больше о красоте и достоинствах четы Морозини. Я тоже хороша собой, я моложе всех ваших родственников. И я готова подарить вам сокровище любви. Скажите, почему вы меня не любите?
– Я никогда этого не говорил, вы очаровательны, и я собираюсь…
– На мне жениться?
Адальбер вздохнул так, что надул бы воздушный шар.
– А вот этого я тоже не говорил. Вы невеста Карла-Августа, и в день трехсотлетия вы казались вполне довольной вашей помолвкой.
– Я смирилась. И тогда я еще не встретила вас!
Признание было сделано таким трагическим тоном, что Адальбер не смог удержаться и рассмеялся.
– Неужели вы это всерьез, глупышка? Да вы совсем меня не знаете. Я закоренелый холостяк и не женюсь никогда в жизни.
– Вы не можете этого знать, не такой вы и старый.
– Вы спокойно могли обойтись без этой дежурной любезности. Несмотря на старость, всякий раз, когда речь заходит о женитьбе, я чувствую себя недозрелым юнцом. Подумайте сами, как мне ужиться со спутницей жизни? У меня Египет, раскопки, написание книг и комфортная жизнь в Париже, которую мне обеспечивает верный Теобальд, сокровище среди прислуги. Он, кстати сказать, всякий раз, когда до его оттопыренных ушей доходит смутный слух о моей женитьбе, собирает вещи, намереваясь меня покинуть. А я этого не переживу. Девице же де Режий написано на роду предками или произвести потомство, или уйти в монастырь. Так что не будем больше о моей женитьбе. Но если вы хотите хоть как-то помочь нам в наших бедах, ответьте на мой вопрос, и забудем об этом.
– А вы не скажете мадемуазель Клотильде?
– Ни слова… Если найдем План-Крепен живой. Если же нет, дело попадет в руки полиции, а долг полиции знать все.
Мари отвернулась к озеру и опустила голову.
– Я позвонила в замок Гранльё. Не называя себя, конечно.
– И кто вам ответил?
– Мужской голос, но не Карл-Август. С иностранным акцентом.
– Не знаю, заметили ли вы, но Карл-Август тоже говорит с акцентом. Он австриец.
– Да, но я так к нему привыкла, что не замечаю. В любом случае подошел не он.
– И что же вам ответили?
– Ничего… Меня поблагодарили. А потом попросили подождать минутку, и тот же голос сказал, что если я услышу ночью шум, то не должна выходить из комнаты. Будет лучше, если я приму снотворное и спокойно просплю эту ночь. Так я и сделала. Мне уже давали снотворное, чтобы я лучше спала, так что меня никто ни в чем не заподозрил.
– Я бы на вашем месте не был так в этом уверен. А скажите-ка мне… Долго вы еще собираетесь здесь гостить?
Глаза Мари мгновенно наполнились слезами, ее испуг был неподдельным.
– А куда мне идти? К отцу? Он принудит меня выйти замуж за человека, которого я боюсь. Мне негде больше спрятаться!
– А почему не в монастыре? Мне кажется, что монастырь Благовещения подошел бы для вас как нельзя лучше.
– Я терпеть не могу монастырей. Мне кажется, что люди там сидят замурованные. У меня нет призвания к монашеской жизни.