Разворачиваемся почти на месте и начинаем выбираться из несостоявшейся смертельной ловушки, строго придерживаясь прежнего следа. Однако Арктика определенно решила не отказываться от своего злодейского замысла Вдруг какой–то непонятный бросок, бессильный визг гусениц по льду, и машина оседает, наваливаясь кормой на буксирное устройство. С треском распахиваются двери, люди в спешке выпрыгивают на лед. Каким образом мы оказались в трещине, понять невозможно, но это так. Раз за разом пытаемся вылезти из западни, бессильный рев мотора, визг гусениц, все безрезультатно… Снова и снова, все с тем же успехом… Ясно, что придется принимать более серьезные меры по извлечению нашей машины. Вскрываем лопатами часть снежного моста, чтобы убедиться в положении трещины. Дальше необходимо загнать под гусеницы обрубки бревен: оказалось, что одна из гусениц работает вхолостую, все больше разрушая снежный мост, под которым отчетливо обозначилась темная дыра, от которой хочется отвести взгляд. Создав дополнительные опоры под гусеницы, отцепляем сани. Водитель снова занимает свое место за рычагами. Снова напряженный рев мотора, потом трактор, задрав радиатор к небу, совершает очередной рывок и, плюхнувшись всей массой на лед, наконец выбирается из трещины. Дальше проще: на мягком буксире перетаскиваем сани через трещину, восстанавливаем жесткий буксир и снова вперед.
Наступили синие глубокие сумерки, разъяснило, крепкий морозец усилился, небо вызвездило. Однако наше невезение продолжается: сначала на развороте вырываем жесткий буксир, а затем на Перевалке едва не раздавили оставленный там балок. Кое–как отработали задним ходом, и теперь ползем в темноте от одной вехи к другой, надеясь, что все испытания позади. Неожиданно в свете фар возникает силуэт лыжника. Олег Павлович, наблюдавший наши метания со станции, ориентируясь по свету фар, решил выступить в качестве проводника. Расспрашиваем его о возможных трещинах, но наш проводник не заметил чего–либо серьезного. Кто–то припоминает, что в конце лета юго–западнее стационара (то есть там, где мы теперь примерно находимся) видел солидный ледниковый котел, да минует нас чаша сия… Чижов чего–либо подобного сейчас не встретил, но воспоминания такого рода в переполненной кабине трактора создают атмосферу нездорового веселья. Водитель каким–то образом через замерзшие стекла кабины в свете фар выдерживает движение вдоль лыжного следа, и все вместе мы на какой–то момент повисаем в невесомости при бросках трактора на ледяных буграх и высоких застругах. За очередным броском последовала знакомая мягкая просадка, после которой трактор продолжил свой бег.
Вот наконец и домик стационара Барьер Сомнений, наполовину утонувший в огромном сугробе, рядом неподвижные закутанные фигуры его обитателей. Заждались! Наспех обмениваемся первыми впечатлениями, пока один из зимовщиков не интересуется: «Что это вы, ребята, привезли?» Тракторный экипаж с удивлением уставился на перст указующий: пустая платформа от саней, поскольку груз где–то свалился по пути вместе с пострадавшим коробом! Взрыв проклятий предшествовал нашему возвращению для поисков потерянного груза. Вскоре отыскали его, а рядом с ним — провал в снежном мосту на том самом ледниковом котле, который мы вспоминали с Чижовым, и где произошла та самая мягкая просадка! Удивительное везение как на смертельные, практически безнадежные ситуации, так и на самые невероятные избавления от них! К этому нечего добавить!
В значительной мере наше повторное пребывание на Барьере Сомнений с Чижовым оказалось повторением первого. На этом фоне, однако, имел место ряд примечательных событий, которые нельзя не отметить. Из них самое значительное и радостное: сброс почты самолетом после полугодового перерыва. Чижов срочно решил сбегать на базу по такому поводу и вернулся вместе с Севой Энгельгардтом только 18 февраля. Я получил целых семнадцать писем, из дома и от знакомых, и на несколько дней стационар превратился в избу–читальню, когда наши мысли и воспоминания уносили нас далеко–далеко от нашей арктической повседневности, в попытке отогреть душу и сердце. Вечером все трое собираются за столом и предаются молчаливому чтению, создавая подобие семейного уюта, оставаясь наедине со своими мыслями, впечатлениями и воспоминаниями. Дом, далекий дом, населенный близкими и милыми людьми, словно становится ближе, и даже лютующая снаружи пурга при походах на метеоплощадку встречает нас, похоже, не так сурово.
Однажды в снежных вихрях и смерчах, проносящихся по Барьеру Сомнений, возник краешек «дневного светила». Позже выяснилось, что зимовщики Ледораздельной встретили солнце раньше всех — 5 февраля, зато на базе, откуда обзор в южном направлении ограничен, позже остальных — только 19 февраля. Общий итог — солнцепоклонников из нас не получилось, хотя жить и работать стало настолько легче, что я смог приступить к повторным наблюдениям, определив скорости движения льда в леднике между Перевалкой и Бастионами за предшествующие пять месяцев.
Сутки спустя в направлении горы Ермолаева в ночи в районе Перевалки показались тракторные огни. По отрывочному радиоперехвату на нашем дохлом «Урожае» мы догадывались, что начался поход на Ледораздельную, откуда не поступало известий с ноября. Решил сбегать навстречу к людям, чтобы получить последние новости с экспедиционной базы. На моем пути оказались удивительно высокие и скользкие заструги, на которых я несколько раз падал. Застал на Перевалке едва ли не половину экспедиции, выяснив, что на смену первозимовщикам Ледораздельной отправляются Каневские и Зингер. По известиям из Большого мира англичане пришли на Южный полюс, причем больше всех славы при этом досталось на долю покорителя Эвереста Эдмунда Хиллари, имена остальных слышу впервые.
21 февраля санно–тракторный поезд продолжил свой путь на юг. Провешенный межбарьерный участок на этот раз был пройден без особых приключений, но на подходах к Серпантину ситуация осложнилась. Снега к тому времени здесь выпало столько, что от вех остались только верхушки, и поиск каждой из них превратился в сложную операцию. Участники похода выстраивались цепью и начинали прочесывать море заструг в надежде наткнуться на верхушку вехи, возвышавшуюся над снегом порой всего на полметра В процессе поисков кто–то обнаружил, что «искомый объект» лучше всего видно лежа, с поверхности убитого зимними ветрами снега. Счастливчик орал водителю со своего жесткого и промороженного ложа истошным голосом:
— Николай, давай!
Как обычно, Неверов старался ни на метр не отойти от наезженной трассы, в чем, несомненно, был прав. При движении возникли новые трудности, с которыми водитель не сталкивался раньше. Балок и сани на ходу настолько погружались в рыхлый снег, что в процессе движения они начинали сгребать его перед собой, толкая впереди живописный, шевелящийся холм. За несколько часов светлого времени удавалось пройти совсем немного, и с наступлением темноты поиски очередных вех прекращались. Осветительные ракеты не помогали, множество стремительно бегущих теней лучше всякого камуфляжа скрывали предметы поисков.
Между тем станция располагалась где–то поблизости, и участники похода решили сигнализировать зимовщикам Ледораздельной о своем присутствии из ракетницы. Позже обитатели стационара рассказали, что в очередной срок наблюдений Генин с метеоплощадки увидал какие–то отдаленные вспышки. Сначала три аборигена снегов не поняли, от кого могли исходить сигналы (в те отдаленные времена инопланетяне еще были не в моде), но они поступили абсолютно правильно: с зажженным факелом отправились на лыжах в направлении вспышек, о которых сообщил Генин. Очевидно, между Ледораздельной и санно–тракторным поездом в это время не было прямой видимости, в противном случае трое зимовщиков видели бы свет тракторных фар. Пока они в ночной тьме шли по указанному Гениным направлению, участники похода на своей стоянке выключили фары, приготовившись к ночевке в балке. Ребята с Ледораздельной вернулись в свое обиталище ни с чем, но теперь в их жизни возникло нечто, сулившее долгожданные перемены в самом ближайшем будущем.