Тащимся на запад к Столбовому, и теперь картина побережья Маточкина Шара разворачивается, словно кинолента, запущенная в обратном порядке. Самое заселенное место на Новой Земле, в основном в XX веке, хотя становище Маточкин Шар в Поморской губе возникло в 1894 году, с переселением сюда четырех ненецких семей. Следующий по времени населенный пункт образовался в 1923 году в двадцати километрах восточнее злосчастной Белушьей губы в качестве полярной станции, расширенной на следующий год до обсерватории.
Отсюда летчик Б. Г. Чухновский с наблюдателем Н. В. Пинегиным совершил первую ледовую разведку в Карском море. После гидрографического обследования пролива Маточкин Шар (сокращенно Матшар) целым рядом экспедиций он регулярно использовался судами Карских экспедиций на Обь и Енисей. Когда выяснилось, что окрестные горы искажают результаты наблюдений обсерватории, пришлось создавать самостоятельные полярные станции при входе в пролив на мысах Столбовой и Выходной в 1934–1935 годах. Позднее постройки покинутой обсерватории нередко использовались различными экспедициями. Например, весной 1937 года здесь останавливалась воздушная экспедиция О. Ю. Шмидта по дороге на полюс, самолеты которой садились на замерзший пролив. С учетом заселенности берегов пролива в 1935 году островной совет был перенесен в организованное становище Лагерное. Так на берегах пролива протяженностью всего–то чуть более ста километров оказалось чуть ли не пять населенных пунктов — ситуация, в целом нетипичная для Арктики.
К этому времени определилась разница в восприятии нашей ситуации каждым сотрудником маленького отряда. Начальник, бывший танкист военной поры, рассматривает предстоящее как выполнение боевого приказа, причем любой ценой. Новоиспеченные младшие научные сотрудники думают иначе. Уроженец Кавказа Бажев в меру сдержан, старается больше смотреть и слушать, одновременно заставляя считаться с собой. Ему, как и москвичу Яблонскому, море явно не по душе, но оба скрывают это обстоятельство ссылками на пижонов романтиков, к которым относят и меня… Мое внимание к морю лишь укрепляло их в сложившемся мнении, за что я получил кличку Дик (в честь известного героя Жюля Верна), которую мне предстояло оправдать уже в ближайшем будущем. Для меня море во многом определяет климат, без которого ледники — не ледники, тем более, что предмет современной географии, как я уже отмечал, — взаимодействие трех сфер планеты. Все вместе каким–то образом формирует оледенение, с которым нам предстоит разбираться.
На эти высокие научные материи у каждого накладываются свои обстоятельства Бажев по–своему скрытен и, несмотря на свою житейскую хватку, так и не вошел в московскую жизнь, оставаясь во многих отношениях сыном гор. У Олега отношение к событиям и людям, по–видимому, определяется пережитой недавно семейной драмой. Смена в настроении и в отношениях у этого долговязого крепкого парня резкая, часто непредсказуемая. Определенно он придает особое значение своему туристскому и альпинистскому опыту. Насколько это оправданно — подскажет будущее.
Вот за кормой остался мыс Столбовой, и мы устремились к долгожданной Русской Гавани, с которой связаны все наши желания и помыслы на протяжении последних полутора месяцев. Какие пейзажи разворачиваются по правому борту в нагромождении заснеженных гор! Мысленно совмещая карту с открывшимся ландшафтом, воспринимаешь Новую Землю как затопленный морем горный хребет в броне ледников. Картина побережья напоминает знакомые с детства иллюстрации из старинных книг о Гренландии. А вот и первый посланец со здешних ледников: угловатая глыба сине–зеленого льда, даже не айсберг, а только всего–навсего обломок, но реальный, всамделишний, не из учебника. Чем дальше на север, тем их больше — нередко до десятка в поле зрения. Из–за них с наступлением темного времени (которою с каждым днем все больше) сбросили ход — для вахтенных это не только воспоминание судьбе «Титаника», а часть суровой морской практики в здешних водах, тем более при отсутствии локатора на нашем судне.
На фоне происходящего строки из дневника Роберта Скотта вызвали дискуссию в наших рядах своей актуальностью: «Мы все здесь — более или менее искатели приключений, потому что ничто нас не трогает, как всякие из ряда вон выдающиеся переживания в диких странах. Хорошо, что они еще имеются на нашей сверх меры цивилизованной планете!» Что ж, проблему сочетания научной деятельности с приключениями в диких странах позднее нам предстояло испытать на себе в полной мере.
Приметы нашего продвижения к северу: падает температура воздуха (пока в пределах до —10°), светлое дневное время буквально сжимается, тогда как ночью созвездие Большой Медведицы смещается к зениту, нередко посреди зеленоватых пятен колеблющегося полярного сияния, переходящих порой в занавесы–драпри. Пока на фоне бытовых неудобств мы не ощутили еще меру жестокости полярного мира.
В Русскую Гавань пришли затемно, задолго до рассвета, разбуженные грохотом якорной цепи, способным поднять на ноги мертвеца. Облачившись в полевую робу и поднявшись на верхнюю палубу, обнаружили, что судно стоит на якоре всего в двухстах метрах от небольшой полярной станции, где были включены, вероятно, все средства освещения. Началась знакомая процедура высадки, на этот раз с нашим участием. Учитывая, что в нашем распоряжении всего только день, обязанности участников распределены предельно четко: разведка тракторного пути на ледник, рекогносцировка пунктов будущей геодезической сети и хотя бы краткое посещение бывшей промысловой базы в бухте Володькиной (всего в пяти километрах морем от полярной станции), чтобы оценить возможность ее превращения в экспедиционную. Времени нам на все про все — ровно столько, сколько потребуется для разгрузки пятидесяти тонн груза, очевидно, менее суток, и это все…
С берега садит морозный ветерок, от которого ломит лицо. Наше плавсредство прыгает, как норовистая лошадка, по мелким волнам. В отличие от мыса Выходной здесь, в условиях закрытой бухты, им не разгуляться. Ветерком срывает гребешки волн, которые броней замерзают на наших штормовках. В отличии от Выходного, путь к крохотному причалу занимает минуты, и с помощью дружеских протянутых с него рук, обладателей которых трудно различить в темноте, мы ступаем на берега Новой Земли и, едва поздоровавшись с первыми зимовщиками, скорым шагом направляемся к леднику Шокальского, главному объекту нашей скомканной рекогносцировки, не опасаясь затаившихся в засаде белых медведей. Поступили мы абсолютно правильно, поскольку все они из–за переполоха, связанного с приходом судна, разбежались по окрестностям, о чем мы догадались позднее по мере приобретения опыта. Глотая раскрытым ртом промерзший воздух, бодрым шагом, временами переходя на рысь, мы устремились в свое полярное будущее, гремя горными башмаками по промороженной прибрежной гальке, в первых признаках тусклого рассвета в виде розовых отблесков на гребнях окрестных гор. Эти первые впечатления дополнялись привычной тяжестью теодолита за спиной.
Мои коллеги ушли вдоль боковой морены к горе Ермолаева, где рассчитывают найти подходящее место для выхода на ледник с нашим будущим транспортом, неизвестно каким. Мне в соответствии с заданием предстоит поставить створы из камней на краю ледника, по которым начальник надеется получить с возвращением в будущем году первые же результаты по движению льда. Мне также предстоит выбрать наиболее подходящие пункты для своих геодезических наблюдений и попытаться оценить местность для будущих маршрутов. Разумеется, все это в окрестностях полярной станции, то есть в основном в пределах полуострова Горякова, на перешейке которого в 1932 году геолог М. М. Ермолаев построил базу своей экспедиции по программе 2–го Международного Полярного года (2 МПГ), продолжением которой будет наша экспедиция, уже по программе Международного Геофизического года (МГГ).