Проходя через двор, Йоханссон отчетливо ощущает, что за ним следят из дома Кийана. Минуя ворота, он сворачивает направо, проходит дома для персонала и понимает, что за ним опять хвост.
Йоханссон медленно идет по улицам Программы, открывает двери зданий, заходит, выходит и идет дальше, останавливается на углу, заставляя преследователей тоже остановиться, бродит по переулкам, разглядывая крыши и окна домов, проскальзывает в щели между зданиями – его поступки спонтанны, им нет объяснения.
В какой-то момент он обнаруживает второй хвост, кто-то движется на некотором от него расстоянии параллельно с первым, но этих людей он не видит.
Опять люди Брайса? Но они должны быть заняты его удостоверением, совать его в нос каждому с вопросом: «Кто этот человек?»
Они ничего не выяснят. Чарли Росс мертв.
Весть о том, что на него напали, дошла до работавших в клинике поздней ночью. Райли послал его в кладовую за перчатками, и, вернувшись, он все понял по их лицам: испуг Винни, озадаченность Дрила и выражение понимания происходящего, с которым на него смотрел Райли. Дрил, должно быть, слышал о ранении и мечтал увидеть, как нож входил в тело. Только лицо Кейт ничего не выражало.
Наконец, Йоханссону удается добраться до мастерской на Хоутон-стрит. Он проходит по полосе щебня, отделяющей гараж от улицы, и натыкается на двоих мужчин, несомненно поджидающих его. Он не останавливается и смотрит поверх их голов, пытаясь разглядеть второй хвост.
Йоханссон открывает дверь и попадает в помещение с множеством маленьких комнатушек. Минуя их, он входит в машинный зал. Наверняка здесь повсюду камеры. Возможно, за ним и сейчас следят. Но кто? Карла? А кто еще? Огромное окно в металлической раме разбито, осколки хрустят под подошвами ботинок. Над головой внушительных размеров железный короб, к нему прикреплен шкив с цепями. В кирпичной кладке круглая дыра, в ней, устало поворачиваясь, поскрипывают лопасти вентилятора. На стенах зарешеченные светильники, видны куски кабеля в резиновой оплетке, свет нескольких лампочек едва разгоняет полумрак. Вон там, в углу под потолком, камера наблюдения. Йоханссон делает шаг в сторону, чтобы выйти из радиуса ее видимости, и она остается на месте, не поворачивается за ним следом.
Придется работать в таких условиях.
На полу он находит железную пластину восемь на тринадцать сантиметров, пинает ее мыском ботинка, но она не двигается с места. Тогда он приседает, секунд на пять, не больше, затем встает и выходит. Болты покрыты ржавчиной и грязью; к ним много месяцев никто не прикасался.
С другой стороны расположена еще одна мастерская, поменьше. Стоит ему войти, как несколько голубей, облюбовавших помещение для ночлега, взмахивают крыльями и устремляются в рваную дыру в крыше. Две пластиковые сборные комнаты одна за другой начинают рушиться, проваливаясь внутрь периметра, как стены карточного домика.
Йоханссон возвращается в машинный зал и видит ее.
Она смотрит на него, кутаясь в куртку.
Вот он, второй хвост: она, не люди Брайса. А она умна, умнее, чем он думал.
Кейт наклоняет голову и оглядывает стены, железные цепи, сломанный вентилятор.
– Что ты здесь делаешь? – наконец спрашивает она.
– Просто… смотрю.
Она молчит и обхватывает себя руками – должно быть, замерзла даже в куртке – и проходит в помещение со сборными кабинетами. Йоханссон остается на месте. Вскоре до него доносятся приглушенные крики, что-то падает, и она появляется в дверном проеме.
– Люди Кийана еще у входа?
Она кивает и вскидывает голову.
– Курят.
– Я видел двоих.
– Они всегда по двое. Спросили меня, надо ли им войти. Я сказала, не стоит.
– За тобой никто не следит?
– Зачем? Я личный врач Кийана. Кто посмеет меня тронуть?
Кейт опять внимательно оглядывает стены, вентилятор, цепи и неожиданно произносит, не поворачивая головы:
– Зачем Брайсу твое удостоверение? – Он молчит, и она продолжает: – Не знаешь? Брайс уверен, ты лжешь. Не верит тому, что ты о себе рассказал. – Кейт резко поворачивается и смотрит ему в глаза. – Не хочешь узнать, откуда у него такие мысли?
Йоханссон лишь пожимает плечами.
– Хочешь. У Кийана отличные отношения с властями. Он просил их все выяснить. Кем ты был раньше, что ты за человек. – Пауза. – Ему рассказали, что ты сделал.
Провал? Что им известно? Йоханссон придает лицу непроницаемое выражение и молчит.
– Она была твоей девушкой, верно? Та женщина. – Ее лицо спокойно, даже слишком, похоже на маску, но глаза сверкают. – Ты любил ее? – неожиданно спрашивает Кейт. – Кийан сказал, она долго умирала. Ну? Скажешь, это не правда?
– Не скажу. – Йоханссон качает головой.
Кейт смотрит на него, склоняя голову то в одну сторону, то в другую, словно пытается сканировать насквозь на расстоянии трех метров.
– Но сейчас ты ведешь себя по-другому, – продолжает она таким тоном, словно ничего не понимает.
Йоханссон молчит.
– Что изменило тебя? Покаяние? Обретение Бога? Или ты вовсе не Райан Джексон, и твоя история просто легенда. – Кейт смотрит на него еще несколько секунд, затем проходит вдоль стены. Под ногами скрипит битое стекло. Подойдя к крышке резервуара, она поднимает ногу, проводит мыском по гайке и перешагивает.
У стены Кейт поворачивается к нему, руки по-прежнему крепко прижаты к телу, но в лице что-то изменилось.
– Ты все еще думаешь о них? – спрашивает она. – Поэтому ты не можешь заснуть? Поэтому уходишь пройтись?
– Нет.
– Почему же ты не спишь? – В ее голосе появляется напряжение. – Причина в том ожоге утюгом в детстве? Кто это сделал? Друг твоей матери? Отец?
Кейт продолжает копать, надеется зацепиться, но боль столько раз змеей выползала из запертого логова, что Йоханс сон не может стерпеть это не моргнув глазом.
– Отец. Он пил.
Отец Райана Джексона тоже пил, как говорила Карла, но у Джексона другие шрамы.
– И ты тоже пил?
– Нет.
– Но ты пил, когда… – Она замолкает на несколько секунд и смотрит ему в глаза. Это всего лишь взгляд, это он может ей позволить. Наконец нарушает молчание:
– Это ведь не ты, верно? Ты постарался забыть самого себя, так?
– Нет. Я просто… просто пытался делать то, что могу. И делать хорошо.
– Что делать?
– Все.
– И это помогает, так? Если все делать правильно, тебе становится лучше?
Еще один напряженный холодный взгляд, и ее губы искривляются в улыбке – ирония, презрение?
– Думаешь, я поступаю так же? – спрашивает Кейт. Ее голос становится раздраженным. – Думаешь, клиника нужна для этого? Чтобы делать нужное, правильное? Я веду себя так, потому что это помогает времени бежать быстрее.