– Совсем. Впрочем, что я о ней знал? – Легкая тень на лице, которую я тоже не могу объяснить. – Полдюжины вечеров в течение месяца – много ли можно узнать о человеке за это время?
Не понимаю почему, но я думаю о Йоханссоне.
– Иногда многое.
– С другим человеком, да, возможно, но не с Кэтрин.
Он замыкается, я чувствую это.
– Думаешь, она не могла себя убить?
Быстрый взгляд на меня, потом на бокал. Пауза. Девлин взвешивает ответ.
– Порой люди просто хотят закончить свое существование, исчезнуть. Им не нужна та жизнь, которая у них есть. Они хотят просто уйти, оставив всю в прошлом.
– Так, значит, она была недовольна своей жизнью? Или было что-то, с чем ей было трудно жить?
Марк поднимает глаза на меня. Похоже, я сказала слишком много.
– Думаю, она была способна на то, на что не каждый решится. Я не об уме, хотя Кэтрин была умна. Я имею в виду, ее личные границы были не такими, как у других. Когда она исчезла… – Он замолкает.
– Ты решил, что она совершила что-то ужасное? Что?
Марк качает головой:
– Это лишь мои мысли.
Мы перешли границы, я знаю. Марк опять смотрит мне в глаза.
– Ты заинтригована, верно? – с грустью произносит он.
Девлин принимает женщин такими, какие они есть. Оппортунист, который, впрочем, ведет себя как джентльмен, хорош в общении, готов к необременительному сексу и согласен на отношения, которые можно счесть близкими. Он не задает каверзные вопросы, не стремится к подчинению себе женщины, с которой спит, не будет давать обещания, которые не намерен выполнять… Внезапно я возвращаюсь в прошлый вечер: яркие огни ночного города и его слова: «Я не могу бросить вас…» Смотрел ли он так же на Кэтрин Галлахер? И о чем она думала? О чем-то скоротечном и незначительном или о серьезном и важном? Что она сделала, чтобы забыть обо всем?
Сейчас офицер полиции задает ему вопросы, заставляя ощущать свою причастность, представлять свое имя в списке подозреваемых; напоминает о чем-то темном, скрытом в ее душе, потаенный смысл которого Марк так и не смог разгадать.
Я не мог предвидеть такой поворот событий. Или же мог и предвидел?
Мы заказываем кофе и склоняемся каждый над своей чашкой. Девлин рассказывает истории из своей жизни, забавные и смешные, в которых он каждый раз предстает беспомощным идиотом. Мы хохочем, потом просим счет и долго спорим, кто будет платить; в конце концов, мы решали поделить его пополам. Когда мы выходим из ресторана, идет дождь – морось, напоминающая об отдыхе в детстве на море, – и мы прячемся под его зонтом в ожидании кеба. Я чувствую щекой тепло его плеча и аромат туалетной воды: свежесть и терпкость.
Таков он, мистер Девлин: профессиональный «охотник за головами», любитель женщин и красивой жизни. И еще бывший друг Кэтрин Галлахер. Но, кроме того, человек, не верящий в свою привлекательность, владеющий сложно читаемым словарем из улыбок на все случаи жизни, способный преградить дорогу мчащемуся автомобилю. Он симпатичен мне больше, чем я ожидала. Больше, чем я могу себе позволить… Марк прерывает мои размышления словами:
– Может, хочешь зайти куда-то еще?
Я поднимаю глаза, и его улыбка словно шепчет мне на ухо: «Давай же, решайся, будет весело…»
Теперь я понимаю всех девушек, что приходили с ним на светские мероприятия.
Он не красавец: неправильные черты лица, загадочные улыбки, но в нем есть нечто, заставляющее бурлить кровь. Будто стоишь на краю обрыва, подставляя лицо порывам ветра, – если вздохнуть глубоко, кажется, что задохнешься.
До меня доносится неуверенный женский голос:
– Марк?
На тротуаре чуть поодаль стоит женщина лет тридцати, изысканно одетая и очень красивая.
– Как странно видеть тебя здесь, – говорит она. Голос напоминает звон серебряного колокольчика, который совсем не сочетается с пристальным, испытующим взглядом. Она переводит взгляд на меня и улыбается, но перед этим лишь на секунду ее глаза становятся похожими на льдинки. Этого достаточно, чтобы понять, что я нахожусь сейчас там, где хотела быть она.
– Анна, это Шарлотта. Шарлотта Элтон. Моя знакомая из оперы.
– Добрый вечер, – говорю я, и мы все улыбаемся, впрочем, улыбки наши откровенно натянутые. Девушка извиняется и уходит, напряжение сразу исчезает.
– Мы с Анной давно знакомы, – произносит Девлин, словно это что-то объясняет.
У них не сложилось, момент упущен, и он это знает.
Я еду в такси, когда раздается звонок.
– Получили, что хотели? – спрашивает Эллис.
– Не вполне. – Это лишь наполовину правда. Теперь я знаю, о чем думал Девлин, когда услышал от него слово «психоаналитик». Не о том, что у Кэтрин была депрессия, что она была подавлена настолько, что стала опасной.
– Я же говорил?
– Кстати, ваш пас был не очень.
– Правда? – довольно усмехается он и отсоединяется.
Вернувшись в квартиру, достаю флешку, переданную мне Эллисом на улице. На ней звуковой файл под названием «Робертс».
На заднем плане шумы, наводящие на мысль о ресторане, – не громкие, безудержные крики, а разговоры вполголоса, перезвон бокалов и ненавязчивая мелодия. Скорее, это паб среднего класса с массивными столами и кожаными диванами, время, полагаю, обеденное.
– Итак, что вы можете сказать о Кэтрин Галлахер? – произносит Эллис.
Ему отвечает человек явно выдержанный, образованный и осторожный:
– О, она была женщина высокоинтеллектуальная, умная. Ответственная. Отличный работник. Хорошо справлялась с самыми сложными случаями. Имела склонность к исследованиям, могла бы многого достичь, будь… – Голос срывается и замолкает. Будь она жива.
Я быстро пробегаю глазами прилагающуюся информацию о допрашиваемом: Олвин Робертс, старший анестезиолог, пятьдесят три года, отец двоих детей и начальник Кэтрин Галлахер.
– Она была хорошим врачом? – спрашивает Эллис.
– Очень знающим. Серьезным. Преданным делу. По-своему.
– И что это значит?
– Она была крайне педантична, внимательна, решительна.
– Ее любили пациенты?
– Большинство наших пациентов, знаете ли, ведут себя тихо. Таким образом, у нас есть возможность приберечь хорошие манеры для общения с семьями. И родственники больных ее любили, и не без оснований. У нее была уверенность в себе. Авторитет. Она внушала им спокойствие. У меня нет повода обвинять ее в непрофессионализме.
– А как насчет личностных качеств?
Робертс медлит, и в его молчании ощущается неуверенность. В моей голове эхом проносятся слова Девлина о том, что в ней было нечто мрачное, темное, словно что-то надломилось в душе…