– Она была приятным в общении коллегой. Немного отстраненной, замкнутой. – Голос Робертса становится напряженным. – Да, очень замкнутая особа.
Больше он не говорит ничего ценного.
Робертс не знал, что Кэтрин посещала психоаналитика, услышал это лишь от полицейских.
– Я понимаю, мы должны были об этом знать. Но, видит бог, депрессия у врачей не редкость. Даже если человек не говорит, это чувствуется. Но с ней ничего подобного не происходило. Она всегда была такой, как обычно. Замкнутой, все держала в себе. Причина могла быть в чем угодно. – Пауза. – Видите, даже обратившись за помощью, она настояла, чтобы это оставалось втайне. Не хотела, чтобы об этом узнали. Вероятно, ей с трудом, но удавалось вести себя нормально, ничем не выдать…
– Почему она так поступала?
– Разве в профессии полицейского, например, это не стало бы позорным клеймом? Рад за вас, но в медицинском мире все по-другому. Нам нравится думать, что мы можем справиться с любой ситуацией, и не любим признаваться, что проиграли.
– Это повлияло бы на ее карьеру, не так ли? Если бы коллеги узнали о ее депрессии?
Вздох.
– Официально я не должен был придавать этому значение.
– Но были бы вынуждены.
– Люди считают, что на такие вещи нельзя закрывать глаза.
– Кэтрин была честолюбивым человеком?
– Карьера имела в ее жизни огромное значение. Огромное. Не забывайте, что она была перфекционистом, разумеется, она обязана была справиться. Все остальное считалось бы поражением.
– Если человек до такой степени перфекционист…
– Ее личная планка была установлена очень высоко. Она гордилась, что никогда не допускала ошибок.
– Ценно для пациентов.
– Да, но не для нее самой. – Робертс задумался, вспоминая что-то из прошлого. – Возможно, проблема была именно в этом. Мы работаем в отделении интенсивной терапии. Порой люди умирают. Умирают, несмотря на все приложенные усилия.
– У нее были проблемы после смерти пациента? – Эллис сделал стойку. – Может, какой-то конкретный случай?
– Ничего конкретного. – Робертс замолкает, потом продолжает, решая объяснить: – Нам, как врачам, нравится думать, что мы держим ситуацию под контролем, но это лишь иллюзия, как бы мы ни старались. Смерть пациента каждый раз напоминает нам об этом.
– Значит, ей хотелось полностью все контролировать?
– Да. Возможно, самоубийство было выражением этого? Только так она могла все держать под контролем. – И после недолгой заминки: – Знаете, я видел записи с камеры наблюдения и до сих пор думаю о том, куда она шла тем вечером. Кэтрин выглядела так, будто идет на дежурство, но в ту ночь была не ее смена. – Робертс, кажется, вздыхает и качает головой. – Очень надеюсь, вы найдете тело. Мне неприятно думать, что она лежит где-то… Впрочем, это очень на нее похоже – не желать быть найденной. Очень в ее духе.
Пауза длится довольно долго, затем молчание прерывает Эллис:
– Она взяла отпуск. Объяснила это болезнью матери. Вам ничего в этом не кажется странным?
– Я знал, что ее мать нездорова.
– Кэтрин очень переживала?
– Она казалась… немного взволнованной. Но Кэтрин была очень ответственным человеком и относилась к своим обязанностям со всей серьезностью. Немного странно, что она попросила коллег подменить ее на время. Должно быть… – Робертс понижает голос, – она заранее все планировала?
Но перед исчезновением он не заметил в поведении Кэтрин ничего странного.
Была ли причина в том, что она не знала, что с ней произойдет? Или знала, но тщательно скрывала?
И вот Эллис задает один из главных вопросов:
– Вы могли бы предположить, что кто-то желал ей зла?
– Хотите сказать, – с ужасом спрашивает Робертс, – что это могло быть…
– Были ли у нее враги, у которых был мотив для причинения ей зла?
Тишина. Слышны лишь звуки собираемой посуды и смех за соседним столиком.
– Вы нашли тело, – произносит наконец Робертс.
– Нет.
– Но у вас есть основания полагать…
– Мы просто рассматриваем все возможные версии.
Молчание. И через несколько секунд Эллис пытается зайти с другой стороны:
– Может, у нее умер пациент, семья не смогла с этим смириться, считала ее виновной?
– Ничего подобного не представляю, – отвечает Робертс.
– Вы уверены?
– Абсолютно уверен.
– Ну что ж, если что-то вспомните… – говорит Эллис. Должно быть, он передает Робертсу визитку. – Благодарю, что согласились на встречу.
В следующую секунду звонит телефон. Эллиса? Должно быть, да. После паузы, видимо, взглядом извинившись перед Робертсом, Эллис отвечает.
– Что на этот раз? – Запись через несколько мгновений обрывается, но не раньше, чем я успеваю услышать первые звуки композиции Майлса Дэвиса.
Эллис разговаривает со мной.
В воскресенье я звонила, чтобы узнать, не опрашивал ли он коллег Кэтрин Галлахер. Значит, он начал в тот день.
– Скольких, Эллис? Скольких коллег Кэтрин вы опросили с воскресенья?
Он задумывается и с вызовом произносит:
– Многих.
Многих. Конечно, Эллис работает быстро. Едва почуяв мой интерес к делу Кэтрин Галлахер – лишь намек на заинтересованность, – он, как тренированная ищейка, ринулся вперед. Он уверен, что женщину убили, и роет землю в поисках доказательств, и еще Джо мечтает быть на шаг впереди меня, и не в моих силах его остановить.
– И когда вы собирались мне это сообщить? – спрашиваю я.
– Вот говорю сейчас.
– Мне нужны все записи. Все до единой.
– И вы их получите. Я с ними закончил. Только время зря потратил, бог знает зачем. – В его голосе слышится горечь, почти обвинение в мой адрес. – Я говорил с каждым в этом чертовом отделении, и знаете, что получил? Ничего! Она не была стервой, не была чокнутой, но ни один человек с ее работы не переступал порог ее дома. Ни разу. Иногда они ходили в кино, выпивали в баре, но Кэтрин всегда уходила первой и всегда трезвая. Она никого к себе не подпускала.
– А как насчет…
– Работы? Она была ее единственной любовью. И у нее отлично получалось. Против нее ничего нет.
– Уверены?