Она: «У меня муж — коммунист. Коммунист по моей вине. Я — орудие советских властей. Я люблю носить драгоценности, я светская дама, и я грязнуха».
Хоть в данном случае товарищ Вышинский определенно прав: признание обвиняемого — царица доказательств, — а все равно противно!
А вот признание самой Лилечки:
«Жалко себя. Никто так любить не будет, как любил Володик».
Пророческие слова! Пророческие…
Лиля Брик покончила с собой в 86 лет, наглотавшись снотворного. Причина: несчастная любовь.
Ну что тут скажешь… Это многое извиняет.
— Мадам, я потрясен, я глубоко сочувствую вашему горю, но… — полицейский комиссар деликатно кашлянул, — но вы же признаете, что это написано рукой вашего мужа?
Женщина, сидевшая на стуле вполоборота к комиссару и неотрывно смотревшая на нечто, лежащее на диване и накрытое простыней, отчего затейливый, изящный диванчик казался громоздким, несуразным и пугающим сооружением, повернула голову и уставилась на комиссара невидящими глазами. Зрачки ее были расширены, словно дама накапала в глаза белладонны. Губы ее дрожали так, что лишь со второго или третьего раза ей удалось выговорить:
— Почерк очень похож на его. Но это подделка, подделка! Он не мог!
Она неплохо говорила по-французски, но иностранный акцент сразу чувствовался. Впрочем, это было неудивительно: во-первых, в «Руайяль-отеле» на рю-дю-Миди в Каннах жили сплошь иностранцы (и очень богатые иностранцы!); во-вторых, комиссару Девуа уже было известно, что дама, с которой он сейчас беседовал, — русская, зовут ее Zinette Morozoff, а то, что лежит на диване, еще несколько часов назад было ее мужем, русским миллионером и homme d’affaires [26] с непривычным для его французского уха именем Савва.
Кто бы мог подумать, что этот день, 13 мая 1905 года, окажется ознаменован трагедией! Вдобавок очень загадочной трагедией.
Когда комиссара конфиденциально вызвали в «Руайяль-отель» (здесь умели хранить тайны постояльцев, но такую тайну не утаишь, совершенно по пословице «la ve?rite? finit toujours par percer au dehors»! [27] ), ему шепотком сообщили, что мсье Морозофф покончил с собой. Однако лишь только Девуа вошел в роскошный номер, который немедленно заставил его почувствовать себя не уважаемым человеком, а нищим голодранцем, как красивая дама в смятом, запачканном кровью платье оттолкнула человека, который подносил ей склянку с остро пахнущим лекарством, и кинулась к полицейскому с криком:
— Моего мужа убили! Я видела человека, который его застрелил!
— Мне сообщили о самоубийстве… — растерялся комиссар.
Но мадам повторила:
— Я видела этого человека!
— Успокойтесь, Зинаида Григорьевна, — мягко сказал человек со склянкой в руке. Потом комиссар узнал, что это был доктор семьи Морозофф. Несмотря на варварскую фамилию — Селивановский, он вполне прилично говорил по-французски. — Выпейте это.
Дама проглотила лекарство одним глотком, утерлась тыльной стороной изящной ручки (комиссар Девуа от кого-то слышал, будто русские именно так пьют свой национальный напиток — чистый спирт) и принялась рассказывать:
— Я вернулась в отель с прогулки очень усталая. Вошла в нумер, села в кресло и только хотела позвонить, чтобы мне принесли чаю, как услышала голос мужа. Он с кем-то говорил. Ответов собеседника слышно не было, да и его собственных слов я не могла разобрать, но в голосе Саввы звучали ярость и отвращение. Я встревожилась, начала подниматься с кресла, как вдруг за стеной послышался громкий хлопок. Какое-то мгновение я смотрела на дверь, ничего не понимая. И только через минуту осознала, что это был выстрел. И тотчас раздался новый выстрел — чуть тише первого. От изумления и испуга я даже не сразу смогла подняться, но наконец справилась с собой. Кинулась к двери — она оказалась заперта! Я принялась трясти ее, кричать, звать моего мужа. Наконец каким-то отчаянным рывком мне удалось ее распахнуть…
Комиссар покосился на дверь. Да, рывок был и впрямь отчаянный! Золоченая задвижка была наполовину сорвана. Русские женщины не только очень красивы, но и очень сильны…
— Я вбежала в комнату, — продолжала мадам Морозофф. — Савва лежал на диване, запрокинув голову. На полу валялся его «браунинг».
— Вот этот? — уточнил комиссар Девуа, указывая на револьвер, лежащий на столе на чистой салфетке.
— Да.
— Это оружие принадлежало вашему мужу?
— Мне кажется, да, — не слишком уверенно ответила Zinette. — У него был «браунинг». Наверное, этот.
Ну, комиссар Девуа слишком много хочет от нее. Для женщин все револьверы одинаковы, они вряд ли отличат «браунинг» от «маузера», особенно находясь в таком состоянии, в каком находится сейчас эта Zinette. На его взгляд, она совершенно потерялась. Говорит о двух выстрелах, а между тем в барабане не хватает только одной пули. Несоответствие сразу насторожило Девуа, и доверия к рассказу русской дамы у него поубавилось.
— Ну и что было потом? — осторожно задал он новый вопрос.
— Мне почудилось какое-то движение за окном, — пробормотала мадам Морозофф. — Я мельком взглянула и увидела фигуру человека, бегущего по дорожке сада.
— Вы можете его описать? — быстро спросил Девуа.
Zinette покачала головой:
— Помню только, что он был в сером костюме. Или в коричневом?… Я не присматривалась. Я еще ничего не понимала. До меня не сразу дошло, что мой муж лежит на диване мертвый, с закрытыми глазами.
— Обратите на это внимание, комиссар! — вмешался доктор. — С закрытыми глазами! Причем я потом спросил Зинаиду Григорьевну: она ли закрыла глаза покойному? Она клянется, что нет. Но тогда кто сделал это?
Вопрос был риторический: откуда комиссар знал, кто? Ни в какого загадочного мужчину в сером (а может, коричневом) костюме он не верил. То есть мужчина вполне мог идти или даже бежать по садовой дорожке, но то был постоялец отеля, только и всего. Девуа не сомневался в этом ни единой минуты. Мадам Морозофф все еще не в себе, вот и не помнит, как закрыла глаза мертвому мужу. Совершенно машинально. Впрочем, это объяснимо. Если чуть ли не в твоем присутствии покончил с жизнью горячо любимый супруг…
Хотя, честно говоря, вряд ли такая изысканная дама, как Zinette, могла любить грузного, невысокого, с некрасивым азиатским лицом человека, чей труп лежал на диване, подумал комиссар Девуа. С другой стороны, Морозофф был, по слухам, ходившим в Канне с момента прибытия в город этого грубоватого русского (а вернее, татарина), баснословно богат, а деньги способны любой недостаток превратить в достоинство! Быть может, Zinette боится, что о ней начнут злословить: довела-де мужа до самоубийства?