Он с надеждой взглянул в лицо Кристины – и увидел, как вспыхнули ее щеки. Она была оскорблена. Ла Бель мысленно проклял себя. Он только ухудшил дело!
– Мне и только мне принадлежит право вершить правосудие над всеми, кто предал меня и изменил мне. Мои поступки никак не касаются брата моего, короля Людовика. Тем более что слуга мой не подчиняется французскому правосудию. Я сама расследовала его преступления, я выношу ему приговор и караю его. Идите, сударь, если не хотите, чтобы этот несчастный, как вы его называете в своем косном милосердии, умер без покаяния.
Кристина снова отвернулась к окну, и вся ее поза выражала такую непреклонность, что Ла Бель со вздохом побрел прочь, с ужасом представляя, что сейчас будет: вот он войдет в галерею, которой предназначено стать местом казни, и приговоренный с надеждой воскликнет:
– Ну? Вы добились милосердия?
А Ла Белю останется только отвести глаза и выговорить:
– Тебе придется надеяться на милосердие Господне, сын мой…
Та же сцена виделась и Кристине. И она ждала, что через несколько мгновений раздастся последний стон казненного.
Пронзительный вопль раскатился по переходам просторного дворца, Кристина содрогнулась, прижала руки к груди… В то же мгновение позади послышались торопливые неверные шаги. Королева опустила руки и обернулась с видом самого величавого спокойствия.
Вошел Сантинелли, как она и думала. В руке обнаженная шпага… Глаза Кристины так и приковались к клинку. Тот был чист, не окровавлен.
– Что такое, Сантинелли? – яростно спросила Кристина. – Все кончено? Нет? Он еще жив?
Сантинелли смотрел безумными глазами. Почему-то только сейчас Кристина заметила, что у него почти такие же глаза, как и у того, другого, – у приговоренного. Тоже черные, тоже прекрасные… Неужели ей придется отныне выдерживать эту пытку: смотреть в его глаза для того, чтобы вспоминать другие – закрывшиеся навеки?
Нет, еще не закрывшиеся, porco Madonna! Не закрывшиеся!
О Господи, скорей бы все кончилось…
– Ну так что? – нетерпеливо топнула Кристина.
– Мадам, – с усилием выговорил Сантинелли, – я пришел… я хотел просить вас… Я умоляю вас пощадить его!
– Что?! – Кристина не верила ушам. – Ты просишь за него? Ты раскрыл его предательство, ты раздобыл мне его проклятые письма, – и ты молишь о пощаде для него, подлинного ничтожества? Но ведь ты ненавидишь его! Я знаю, что ненавидишь!
– Я ненавижу его, – тяжело кивнул Сантинелли. – Но вы требуете невозможного! Если бы мы с ним встретились на дуэли… или если бы я убил его ударом кинжала из-за угла, как мечтал много, много раз… Я бы смог, я смог бы! Но он плачет, лежит у моих ног… Разве я в силах убить человека, который стоит передо мной на коленях?!
– Осужденный тоже становится на колени перед палачом, и тот опускает топор на его голову, – холодно сказала Кристина.
– Я не палач! – воскликнул Сантинелли.
– Или ты сейчас же исполнишь роль палача, или я прощусь с тобой навеки, и ты никогда более не увидишь меня.
Некоторое время царила тишина. Затем Сантинелли покорно склонил голову и побрел к двери.
Кристина снова прижалась лбом к стеклу и принялась ждать.
* * *
6 июня 1654 года в торжественном зале Упсальского замка, где собрался риксдаг, Кристина сложила с себя корону Швеции, передав королевские регалии своему кузену. В тот же день Карл X Густав был провозглашен королем и коронован в соборе Упсалы.
Риксдаг гарантировал бывшей королеве безбедное содержание – около 200 тысяч риксдалеров. За Кристиной оставались также несколько поместий в стране. Кроме того, она сохранила королевский титул: стала как бы государем без страны и не была ничьей подданной, имея под своей властью небольшой двор численностью примерно в двести человек и лейб-гвардию. Уникальное политическое положение! Бывают города-государства, ну а Кристина стала женщиной-государством.
Сразу же после отречения она уехала в Брюссель и там в рождественскую ночь тайно приняла католичество. Переход королевы Кристины, дочери самого видного протестантского полководца Густава II Адольфа, под покровительство престола святого Петра весьма поднимал престиж этого самого престола в глазах протестантских государей. Не случайно папа римский Александр VII организовал для Кристины невиданно роскошный триумфальный въезд в Вечный город, описание которого распространилось по всему христианскому миру.
Для Рима ее приезд был целым событием. Исполинский палаццо Фарнезе был приготовлен для приема Кристины со свитой. У ворот города королеву ждала карета, запряженная шестеркой белых лошадей и исполненная по рисунку знаменитого скульптора Бернини, – подарок папы. Но Кристина не нуждалась в карете – она въехала в город верхом, сидя в мужском седле. Собравшиеся на улицах толпы народа в первый раз увидели женщину, которая после того на протяжении тридцати пяти лет являлась одной из странных достопримечательностей Рима. По описаниям современников, она не была слишком хороша собой – небольшого роста, худощава, но крепка, с крупным носом и смуглой кожей. Но если таковы устные описания, значит, живописные портреты льстили Кристине. А может быть, и нет. Она ведь была очень умна – поэтому под кистью художника взгляд ее больших глаз светился умом и… страстью. Она впитывала удовольствия жизни, как губка! Хрипловатый голос ее, который на итальянцев произвел впечатление грубого, немелодичного, очень многим казался исполненным мучительной чувственности.
Голос был первым средством, которым она очаровывала мужчин…
Итак, приняв католичество и сменив имя на Мария-Александра (последнее – в знак преклонения перед папой римским), Кристина поселилась в Риме. Об образе жизни, который она вела, можно судить по собственному высказыванию: «Мое времяпрепровождение состоит в том, чтобы хорошо есть и хорошо спать, немного заниматься, приятно беседовать, смеяться, смотреть итальянские, французские и испанские комедии и вообще жить в свое удовольствие».
В последние слова она вкладывала особый смысл. Папа Александр VII был сразу смущен теми малыми заботами о благочестии, которые проявляла новообращенная. Для начала она заявила, что она считает вопрос веры сугубо личным делом каждого и не собирается пропагандировать католицизм. Кроме того, Кристина воинственно отстаивала принципы гражданских свобод личности в обществе. Она, к примеру, покровительствовала римской еврейской общине.
Папа намеревался отечески побеседовать с заблудшей «дочерью», однако отложил разговор на окончание карнавала – а надо сказать, стояла весна, и в Риме вовсю бушевал карнавал. О, тот карнавал надолго остался в памяти римлян благодаря особому разнообразию и пышности увеселений, придуманных для Кристины! Он даже был назван в ее честь – карнавалом королевы. Римская знать, для которой гостья города была экзотической игрушкой, соперничала в великолепии устроенных ради нее празднеств. Князь Памфили воздвиг перед своим дворцом эстраду, на которой избранное общество проводило дни и ночи за пиршеством и азартной игрой. Барберини тешили Кристину турнирами, скачками и костюмированными шествиями на прилегающей к их дворцу площади с фонтаном Тритона. В палаццо Андобрандини шесть тысяч человек слушали новую оперу, переполненную всякими диковинными явлениями, вплоть до арабского каравана с верблюдами и слонами, несущими на спинах башни.