А он спит. Он спит, отвернувшись, не сказав ни слова, ни жеста не начертав рукой. И забыла уж давно я руки его, все забыла. Было ли, не было? Утром уходит, не произнося слова, приходит вечером, молчит, прозрачная я стала, сама себе чужая. Сколько лет дано женщине выдержать ту боль, которая в глубине души кроется? Не любишь – отпусти, любишь – скажи, изменись… нет, не надо, не хочу уже. Больно не делай, одна я осталась, а дети без меня, как тростинки на ветру, всякий сомнет, стопчет… А слаба я стала, вот и перед детьми вину чую, что плохая мать им я, отцом родным не любая.
Не губи мою душу, чужой человек, отпусти ее, уходи прочь из дома моего, так нет же. Не уйдет. Деться некуда, детей обделить – покоя и жизни прочных лишить, или себя хоронить? Плохие мысли, думаю, ой плохие. Трудно и больно одной на свете, а муж – он что, он понимает, чувствует, живет как ему вздумается, меня словно и нет. Боль пожарищем горит, уж несколько лет потушить не могу, больно как! В полнолуние не спится мне, слезы душат, обида да отчаянье в горле острым комом стоят. Не уйти из клетки этой, холод душу сковывает, любовь и покой пургою выметает.
Скажи мне, луна, что не так со мной? Ведь взглядами меня на улице провожают, молодая еще, красивая, наверное. И не помню, не говорил никто давно… Дети. Дети меня держат. Может, и лучше им без меня будет, может, добрее отец будет к ним, таки его детки…
Как в детстве бабушка про Макошь сказывала. Эх, не Охотника Полярного я бы попросила, а воли. Птицей стать северной, которая среди холода живет и жара сердца болючего не чувствует. Распахнула бы крылья белые и устремилась бы к Лунному диску ледяному. Птица северная, она лишь о том, как выжить в холоде, думать будет, мысли колкие, человеческие ей ни к чему, как и страдания… Эх, Мать Великая Макошь, сделай меня птицей вольной, о людях забывшей, в глухих снеговых небесах обитающей, боль забери…»
Сильные белые крылья ударили о стекло, разбивая его. До крови оцарапавшись, большая полярная сова вырвалась наружу, в ночь, стремясь выше и выше к луне. Проснувшийся от звона бьющегося стекла мужчина подбежал к окну и отпрянул, увидев силуэт ускользающей раненой птицы.
– Маша? Маша… Маша, вернись, Машенька, вернись! – срывая голос и сам не узнавая его, закричал мужчина вслед Сове. Потом он ссутулился, долго курил, сидел у кроваток спящих детишек, ерошил волосы на голове и оглядывался в надежде на окно в детской. Уж детей-то не бросит мать. Это же какая такая силища толкнуть ее на это могла? Непонятно ему, ведь золотую клеточку построил он, добра всякого полную, чего же не хватало…
Холодные просторы, сверкающие и свободные, парящая сова в Полярной ночи. Жизнь суровая штука, чтобы выжить, сове хищницей быть надо, душа – кремень остывший, и дело! Уж сколько всякого зверья мелкого извела, уж и люди о Полярной Сове заговорили. Злая, мол, погибель одна, то куренка, то котенка… Да бабка-ведунья одному лишь Охотнику Ставру убить ее и разрешила. Говорит – чужая она, пришлая, далеко добиралась, долго, пока в наши края залетела, чай, беда ея сюда загнала…
В ночь полнолунную отправила ведунья Ставра Сову убить, да велела не дивиться ничему, сердцу верить.
Нашел Ставр Сову, прицелился. Ох, и красивая птица, стремительная, сильная, жаль даже, сердце щемит…
Рука твердая, глаз меткий, эх, Сова…
Выстрел окатил ледяную Полярную ночь, камнем начала падать парившая Сова. Но не успел Охотник и лба вспотевшего отереть, как диво дивное случилось на заснеженных просторах. Коснулась лишь Сова земли, ударилась, человеком обернулась, женщиной. Заспешил к ней Ставр. Так и есть, женщина, молодая да пригожая! Глаза синью переливают, как самые яркие звезды, коса длинная, до пят, растрепана чуть. Осунувшаяся только девица, но красавица, и впрямь не тутошняя, права ведунья. Залюбовался Ставр, стоит не дышит.
– Кто ты? – выдохнула женщина.
– Охотник. Охотник я Полярный, Ставром зовут, – опомнился Ставр.
– Маша, Мария, – прошептала женщина и задрожала от холода, кинулся Ставр ее в теплую одежду свою кутать, Сова, не Сова, а девица, живая, теплая, да без одежды, в налипших белых перьях…. Понес ее на поселенье к ведунье. Нес, укачивая, как малого ребенка, колючей поземе вопреки, что-то теплое напевая.
– Не отдам я тебя, Машунь, никому, не отдам…
По весне отошла Маша в доме ведуньи. Многое вспомнить смогла, да еще больше забытого осталось. Ставр захаживал, то шубку серебристую принесет, то ягоды дивной котому, то посидит да сказ дивный завернет, о неведомых городах и величественных замках. Слушала Маша и не верила. Неужели далее, за бескрайними просторами снеговыми такие чудеса есть? К Ставру душа прикипела, словно истосковавшаяся ледяная тайга к лету жаркому устремилась, закружилась, в омут горячий сорвалась. Да как-то ведунья разговор завела:
– Скоро ли, Ставрушка, домой собираешься? Уж и молодцы твои завод до ума довели, да вышку, что Землю вспорола, поставили.
– Да, мать, в дорогу уж собираться пора, – ответил Ставр, – дела не ждут. Только.
– Что только? – зорко прищурилась ведунья.
– Маша, – прошептал Ставр и голову опустил.
– А что Маша? – пожала плечами ведунья. – Коли ты, из-за нее, с нами зиму зимовал, то жизнь с ней долгую проживешь. Твоя это девица, Полярный Охотник, забирай, живи по Божьим законам, да знай! Деток ее забрать надо, обязательно! Вспомнит их Маша скоро, а не заберешь, опять Совой неприкаянной обернется и улетит от тебя.
Удивительные белые города поразили Машу, она словно плыла во сне, вспоминая очертания ушедших в глубину памяти набросков. Да один город у душного моря особенным показался. Измаялась в нем Маша, по улицам ходила, людям в лица заглядывала, словно искала кого. Ставр рядом был, обидеть ее не давал, знать, понимал, кого нареченная ищет.
Дети, двое малышей, замерших и настороженных, как мышата, остановились перед Машей, слезинки сверкнули в глазках. Человек с ними, незнакомый, чужой? Каменный словно.
– Мама! Мама!
Гулко забилось сердце, душа последнюю льдину перетопила, память отпустил холод северный. Кинулась к детям Маша, руками, как крыльями обхватила, опять весна для нее наступила, опять жизнь началась.
– Мои хорошие, мои маленькие, да как же я забыть посмела, как душа гореть без вас могла? Ручки, добрые, родные, крошки-ладошки, где же вы были столько времени? Измаялась без вас вся, сама того не понимая, – зашептала Маша. – А это что за Чужинец? Лихо чувствую…
– Ставр! Ставр! – закричала Маша, отводя детей в сторону. – Забери наших малышей, взгляд злой у Чужинца, знать, недобрую мысль замышляет. Идемте, мои хорошие, домой пора. Как же плохо без вас было. Не бойтесь вы взгляда Чужого, не смотрите на него! Не помню я его, и вы тоже забудьте.
– Уходи, Чужак, иди своей дорогой, – повторила Маша Чужинцу, – Не знаем мы с детьми тебя. У нас другой отец и заступник. Ставр. Полярный Охотник.»
Замолчал Иван, одеяло у спящего сына поправил. Сигарету взял, в подъезд вышел, закурил, задумался. Дверь соседская тихо скрипнула, Одетта Юрьевна вышла.