Они сидели в гостиной за чаем. Елена Павловна говорила об императоре с такой ласковой и грустной улыбкой, что Екатерина Николаевна каким-то особенным, наверное, чисто женским, чутьем уловила ее тоску и, заглянув ей в глаза, спросила полуиспуганно:
– Вы его так любите?
Великая княгиня вынула платочек и вытерла покрасневшие глаза.
– Люблю, – просто сказала она. – Его нельзя не любить. Сердцу не прикажешь, кажется, так говорится по-русски.
– А как же…
– Муж? Смешно сказать: пока был жив, не мешал, а умер – встал между нами, как глухая стена. Не обойти, не перелезть, не подкопаться… И мне сейчас одиноко, как никогда.
– Да что вы, ваше высочество, милая Елена Павловна! – едва ли не вскричала Екатерина Николаевна. Ей безумно захотелось хоть чем-нибудь помочь этой наверняка сильной, но сейчас совершенно беспомощной женщине. – А ваши «четверги», собирающие самых замечательных людей России?! О них известно и в нашем далеком крае! А ваше покровительство искусству! А благотворительность! Да у вас столько дел – есть ли время тосковать? Я вам скажу по секрету. Была у меня в юности любовь, можно сказать, безумная и взаимная. А потом я получила известие, что мой возлюбленный погиб в Алжире, и спустя год я вышла замуж за Николая Николаевича. Он – замечательный муж, но меня грызла тоска по той любви, и тогда я стала помогать мужу чем могла, занялась тоже, как и вы, благотворительностью, конечно, более скромной, по нашим возможностям, да вот еще концертами – к нам приехала виолончелистка, моя соотечественница, и мы вместе музицируем, я – на фортепьяно. Съездили с мужем на Камчатку – удивительное было путешествие! И вы знаете, тоска стала проходить, прошлое – забываться…
– Прошлое забывать нельзя, – строго сказала Елена Павловна.
– Конечно, конечно, вы совершенно правы, но я имею в виду такое, знаете… – Катрин прервалась и даже пошевелила пальцами, подыскивая подходящее объяснение, – да… тоскливое ощущение потерянного.
Елена Павловна минуты две сидела, сосредоточенно глядя перед собой, – думала, тонкие пальцы ломали сухое печенье в мелкую крошку. Потом вдруг взбила на висках свои густые светло-каштановые волосы, сразу помолодев на несколько лет, и засмеялась. И в смехе ее уже не было тоскливой грусти, которую Екатерина Николаевна нет-нет и замечала в минуты прежних встреч, – наоборот, в нем явственно зазвенели колокольчики, и это было так радостно, что хотелось плакать.
– А ведь вы правы, моя девочка. Чего это я раскисла? Пока был жив муж, я давала роскошные балы, на которые съезжался весь Петербург, а вот друзей на простые вечера за чашкой чая приглашала с оглядкой – как бы не уронить честь царствующего дома. Даже на ученых академиков, которые мне читали лекции, Федор Федорович Брандт – по энтомологии, Константин Иванович Арсеньев – по истории и статистике…
– Простите, Елена Павловна, – перебила Катрин, – а для чего это вам?
– Как для чего? – удивилась великая княгиня. – Я же теперь сама хозяйка всего Михайловского дворца и могу приглашать кого хочу, невзирая на сословные перегородки. У гостей моих могут быть самые разные интересы, а я как хозяйка должна эти интересы понимать и поддерживать. Представляете, как это будет замечательно! – Великая княгиня вскочила и закружилась по гостиной, как влюбленная девочка. – Двери моего салона будут открыты каждому, в ком горит искра Божия – во славу и пользу Родины. А еще – надо как можно быстрее заняться здоровьем людей! У нас очень плохо дело с лечебницами для тех, у кого нет денег. Лечение бедных должно быть бесплатным! А прочитать мне лекции по медицине приглашу Николая Ивановича Пирогова. Слышали о таком? Это поистине великий хирург! Он сейчас на Кавказе, и там впервые применил для обезболивания эфирный наркоз! Представляете, люди перестали мучаться во время операции! Это же чудо!
Елена Павловна остановилась и повернулась к Екатерине Николаевне, следившей за ней восторженными глазами:
– Слушайте, Катрин, а давайте чего-нибудь по рюмочке выпьем? Хряпнем, как говаривал мой муж после очередного смотра полка.
Катрин согласно кивнула.
– А чего? Водки, вина, коньяку?
Катрин пожала плечами:
– Н-не знаю. Может быть, водки, я никогда ее не пробовала. – И торопливо добавила: – Правда, если только она хорошая.
– Плохой не держим. – Великая княгиня позвонила в колокольчик. Мгновенно появился лакей в ливрее. – Графинчик водки, самой лучшей, две рюмки и закуски, соответственно.
Лакей, как рыба, открыл и молча закрыл рот. Поклонился и исчез.
– Я, кажется, поразила его в самое сердце, – засмеялась Елена Павловна. – Видите ли, я вообще не пью – но сегодня можно. И даже нужно – по случаю моего выздоровления. Вернее даже сказать – воскрешения. А воскресили меня вы, Катрин. И мой вам за это низкий поклон.
И великая княгиня в пояс поклонилась юной генерал-губернаторше. Та смутилась и сказала первое, что пришло в голову:
– Вы стали совсем русской, ваше высочество.
– По-моему, Катрин, я была русской всегда. Даже когда знала по-русски одно слово – «спасибо». Помню, когда въезжала в Россию – мне тогда было шестнадцать лет, – встречавшие меня казаки кричали «ура!», я им кричала «спасибо!», и мне казалось, что я еду на родину, в свое отечество. Тогда еще отечество с маленькой буквы, но оно давно уже стало для меня – с большой.
– И ведь у меня тоже крепнет ощущение, что я в своем Отечестве, – все еще смущенно призналась Екатерина Николаевна.
Елена Павловна подошла к ней и крепко поцеловала:
– Я на это могу сказать лишь одно: моему милому пажу Николаше необыкновенно повезло с женой.
От таких слов на глаза Екатерины Николаевны навернулись слезы, и это не укрылось от глаз великой княгини.
– Что с вами, милая Катрин? – встревожилась она.
– Что со мной? – Екатерина Николаевна хотела спокойно промокнуть непрошеную влагу и ответить что-нибудь в духе: «Не волнуйтесь, ваше высочество, это минутная слабость», – но голос дрогнул, и все ее спокойствие рассыпалось-разлетелось в мелкие дребезги, как оконное стекло под порывом ветра. Она неудержимо разрыдалась.
– Боже мой, да что же это такое?! – Елена Павловна так разнервничалась, что топнула ногой на слугу, появившегося с подносом, на котором стояли и графинчик, и рюмки, и тарелки с закусками. Слуга от нежданной резкости своей всегда деликатной госпожи остолбенел, снова молча открыл и закрыл рот, потом поставил поднос на стол и исчез. – Ну что же вы молчите, дитя мое?
– Простите, ради бога! – Екатерина Николаевна вытерла лицо насквозь промокшим платком и глубоко, с дрожью, вздохнула, загоняя в глубь души не успевшие вырваться рыдания. – Это от вашей незаслуженной похвалы. Николаю Николаевичу вовсе не повезло: что я за жена, если не могу самого простого – родить ему ребенка?!
– Не можете? Но почему?! – Елена Павловна села рядом и заглянула ей в лицо. Екатерина Николаевна сидела, опустив глаза, и комкала в пальцах мокрый платок. – Расскажите, Катрин, вам станет легче, и, может быть, я чем-нибудь смогу помочь.