Когда сошел снег и оттаяла земля, все население Петровского принялось обустраивать огороды, в первую очередь под картофель. Разбивали грядки и под морковь, репу, свеклу, особо не надеясь, что что-нибудь вырастет. В ящиках, сколоченных вестовым Невельского Андреем и занявших все подоконники, Харитония Михайловна и Авдотьюшка сразу после Нового года посеяли семена капусты, помидоров и огурцов и надо же – к июню получили прекрасную рассаду.
Екатерина Ивановна ничуть не чуралась земледелия – наоборот, позвала на будущий огород семейство гиляка Питкена, постоянно жившего в Петровском.
– Что ты! Что ты! – замахал руками Питкен. – Землю копать нельзя! Кто землю копает, тот умрет.
– Кто тебе сказал такую глупость? – удивилась Невельская.
– Шаман говорил. Он все знает…
– А ты посмотри – все копают, – засмеялась Екатерина Ивановна. – Думаешь, все умрут? Разве они хотят умирать?
Питкен огляделся, приложив ладонь козырьком к глазам, – слишком яркое было солнце. Его жена и дети тоже посмотрели вокруг. На каждом подходящем клочке земли копошились русские.
– Ну, что? Копают?
– Копают, – вздохнул Питкен.
– Никто не умирает?
– Никто.
– Бери лопату, будем картофель сажать. Помнишь, я твою семью вареной картошкой угощала, и вам очень понравилось?
– Помню, однако. Картошка – вкусно. Еще хочу.
– Вот посадим картошину в землю, от нее детки пойдут, и осенью в гнезде будет много картошек. На всю зиму хватит!
Питкен повздыхал, что-то сказал по-гиляцки жене, та ответила, кивая головой так энергично, что разлетелись черные косички, заплетенные после бани – семья Питкена построила себе баню и регулярно мылась и даже парилась; все ходили с чистыми лицами и волосами и очень этим гордились.
– Жена говорит: лопату давай, картошка давай и все покажи. Будем сажать! – заявил Питкен и свысока поглядел вокруг: вот мы какие, ничего не боимся!
2
Только к 21 июня группа Чихачева смогла пройти по открытой воде из залива Нангмар в Петровское. Всю дорогу ей мешали льды.
Приключений на ее долю выпало не меньше, чем группе Бошняка. Скрупулезный Невельской записал в своем «судовом журнале»: «Чихачев проехал на собаках: а) от устья реки Амгунь до перевала на реку Горин – около 315 верст, б) от Амгуни до Горина – 75 верст, в) по Горину до его устья – около 105 верст, г) по Амуру до с. Оди 165 и д) из Оди до залива Нангмар 55 верст. А всего этим путем 715 верст. Чихачев был первым русским исследователем, проехавшим так далеко по рекам Амгуни и Горину. Он первый дал нам понятие об этих довольно значительных реках».
«Проехал на собаках» – сказано довольно условно. Собаки быстро уставали, и зачастую мичман и тунгус Афанасий (Попов присоединился позже) тащили нарты сами, по колена в воде; провизия у них кончилась еще на Горине, поэтому питались юколой, ягодами и нерпичьим жиром. С топографом Поповым они встретились лишь в селении Оди и только тогда смогли поесть сухарей и попить чаю. Но, невзирая на эти сложности и трудности, Николай Матвеевич ежедневно вел съемку местности, привязывая рельеф и населенные пункты к географической сетке, описывал в полевой тетради окружающую природу и народности, населяющие берега рек и озер.
Исключительно важной была встреча Чихачева с маньчжурскими купцами на Правобережье Амура. От них он достоверно узнал, что Китай не считает своей территорию, лежащую севернее и восточнее Хингана, а это не только Нижнеамурский, но и Приуссурийский край вплоть до корейской границы. Насколько это важно для пограничного размежевания двух империй, понимал даже Афанасий, который переводил разговор не так, как обычно – пересказывая своими словами, а медленно и тщательно подбирая точные определения. Столь же тщательно Чихачев заносил их рассказ в рабочий дневник. Разумеется, он помнил, что эти сведения уже были известны еще с первой встречи Невельского с маньчжурским джангином у селения Тыр, но перекрестное подтверждение их из разных источников было гарантией истинности.
Этот дневник, как и те, что вел Бошняк, Невельской скопирует для своей будущей книги (обещание, данное Катеньке, не давало о себе забыть) и с первой летней почтой отправит Муравьеву как прямое доказательство первопроходческого освоения русскими Нижнего Приамурья и Сахалина, а генерал-губернатор перешлет их правительству, которое по-прежнему оставалось глухо ко всем разумным доводам, и в который раз отпишет, что отказываться от важнейших в стратегическом отношении земель, которые пока что никому не принадлежат, есть преступление перед Отечеством. Результатом этого без преувеличения отчаянного вопля будет глубокомысленное указание Петербурга направить на Нижний Амур священника, дабы окормлять православных Божьим словом и доносить свет Священного Писания до аборигенов. Столь откровенное издевательство над здравым смыслом приведет Николая Николаевича в ярость и заронит в его сердце мысль об отставке, тем более что вскоре он получит письмо от Перовского, в котором Лев Алексеевич известит его о своем переходе с поста министра внутренних дел на руководство министерством уделов, и это в понимании Муравьева будет значить, что амурский вопрос лишится в правительстве весьма авторитетного сторонника.
Но это все – в недалеком будущем, а в недалеком прошлом, то есть в середине апреля, Николай Матвеевич с Афанасием и Поповым добрались до залива Нангмар, еще покрытого льдом, и воочию убедились, что это действительно бухта Де-Кастри, открытая великим Лаперузом. С вершины одной из сопок, окружавших залив, было видно, что за тремя островами, отделяющими бухту от Татарского пролива, акватория уже освободилась ото льда, и там крейсирует двухмачтовый парусник. Понаблюдав за ним в подзорную трубу, Попов заявил, что разглядел трехцветный французский флаг, и что, судя по всему, французы ведут съемку береговой линии.
– Мы должны предъявить им «Объявление» Геннадия Ивановича о том, что побережье принадлежит России, – сказал мичман, – и они не имеют права предпринимать какие-либо действия в отношении территории и населения без нашего разрешения.
– Должны-то должны, но как это сделать? – резонно вопросил Попов. – Нужна лодка и нужно еще добраться до чистой воды, а до нее верст пять-шесть, не меньше.
До того молчавший Афанасий – он вообще редко что-либо говорил, если от него не требовали перевода, – пыхнул своей неизменной трубочкой, вынул ее изо рта и указал чубуком на залив:
– Однако мангуны охотятся на тюленей. Они могут лодку продать.
– Где ты там мангунов увидел? – удивился Чихачев. Он повел подзорной трубой в указанную сторону. – А ведь верно говоришь: на краю ледяного поля люди охотятся. Гиляки или мангуны.
– Гиляки – нет, – уверенно сказал Афанасий. – Гиляки на льду не охотятся. Моря боятся. Это мангуны.
– Да нам-то какая разница! Лишь бы лодку продали. Кстати, мы на ней бы и в Петровское вернулись. По воде-то лучше, чем по берегу ноги бить.
– Афанасий, – сказал Попов, – вся надежда только на тебя. Сходи к охотникам, сторгуйся. У нас еще китайка осталась на обмен. Ну, ты цены лучше нас знаешь.