— На усмирение, стало быть? — ехидничали из толпы.

— На рабочий класс натравляешь!

— Ишь, в чины попал и пузо вперед!

Забегаловцы кричали до обеда, а затем сами потребовали от захватчиков освободить занятые квартиры. В дело распределения вмешались Гурьян и рудком в полном составе. Забегаловцев разместили среди шахтеров….Китайцы и сезонники остались на берегу. Перед вечером Гурьян захватил с собой Бутова и жену. Они направились на берег. За день снег стаял. В ямках стыли стеклышки лужиц. Примятые травы лежали мертвой ветошью. Долина пустующе молчала, и только около шурфов, пересвистываясь, маячили постовые милиционеры.

Сезонники и бродячая артель китайцев копошились, греясь около двух жарко пылающих костров. В кругу бегала на поводке заморенная обезьяна. Она доставала из ящика шляпы, красноармейский шлем и, надевая их, плясала по кругу, раздувая розовые ноздри. Сун-вын дергал цепочку, гортанно командовал:

— А ну, ходи, малытыска…

— Хо, кыласноалмейза, капитана езя…

— Пыласи дениги, малытыска.

Обезьянка прыгала на задних лапах с шапкой, в которую скупо летели медяки и серебрушки.

Сезонники окружили приезжих. Деловито расспрашивали о зимних работах:

— С пайкой будет наемка-то?

— На тех же условиях, — отвечал Гурьян. — Тащите, ребята, хороших работников. На будущий год не будете валяться на земле.

— А как с отходниками из колефтивов?

— На общих основаниях…

Гурьян хотел вырваться из круга к уединившимся китайцам. (Там увязывали ручные повозки и сторожко озирались на директора.) Но рабочий, с рябым, заросшим рыжей бородой лицом, незаметно кивнул и сказал полушепотом:

— Золотишко увозят.

— Как?

— Так… Хитро увозят, — рябой лукаво прищурил глаза. — Я ночесь подсмотрел, как этот Вын мудровал с веревками. Ты пощупай-ка его, товарищ директор. Вын у них закоперщиком и с Алданцем снюхался.

Между тем китайцы увязывали последний возок. Первые уже тронулись вниз по берегу, к дороге, ведущей на станцию. Китайцы шипели друг на друга, косили узкими глазами на сезонников, на подошедшего Бутова. Один из них крикнул, когда шахтер ухватил рукой за обшитую холстом веревку.

— Чиво твоя надо?

Нил нащупал до вздутого места и вынул из кармана нож.

— Стой, хунхуз! — грозно прикрикнул он на подскочившего китайца старика.

— Сиво нада! Зачем твоя делызы! — залопотал старик.

Бутов оглянулся на Гурьяна:

— Резать?

— Пластай! — разрешил директор.

Китайцы скрипнули зубами и, издав тревожные звуки, бросились бежать.

Бутов полоснул по мягкой холстине. Нож скрипнул, и из веревки брызнула золотая россыпь. Гурьян приказал шоферу:

— Вези милицию, да скорее!

Артель Сун-вына рассеялась, побросав повозки.

Охваченные досадой, Гурьян с Бутовым кинулись в кусты. Сухие ветви ракитников колко били в лицо.

Сзади их, задыхаясь, бежала Вандаловская. Она, будто в предчувствии надвигающейся беды, со стоном выкрикивала:

— Гурьян! Нил! Да куда же вы?

Бутов держал направление к переправе. Он обогнул густой колок черемушника и хотел выпрыгнуть на взгорок, когда сбоку враз ударили три выстрела, мелькнув молниями огней. Сзади от падения тела треснула валежина и глухо охнул Гурьян.

«Убили!» — обожгло мозг Бутова.

Он выхватил из кармана нож и, зарычав, медведем ринулся в кусты. По удаляющемуся шуму шахтер догадался, что, убегающие направились вниз по реке, к сопкам. Бутов вернулся на всполошный крик Татьяны Александровны и нахлынувших старателей. Директора подняли на руки. Кто-то запалил берестину. Татьяна Александровна дрожащими руками расстегивала пуговицы рубахи. Из левого плеча раненого густо ползла кровь. Он тихо стонал и порывисто прижимал к груди Вандаловской голову.

— Воды дайте, — попросил он.

— Сейчас! — торопилась Татьяна Александровна. — Потерпи минуточку! Ну, как ты себя чувствуешь?

— Оцарапнули, хунхузня, — прохрипел раненый.

К стану, блестя глазастыми огнями, подкатили три легковые машины. По кустам быстро рассыпался отряд милиционеров во главе с Бутовым. От рудника, топая и крича, бежали шахтеры.

5

Чертежи и схемы. Клочьями бумаги завалены кабинет, письменный стол. Бумага шумит под ногами. От бумаг кружится голова главного механика Зайцева, растерянно мечутся ослабевшие глаза. Голова, кажется, оплешивела за два месяца больше, чем за десять лет. Между выпуклостью черепа к переносице пролегла глубокая борозда с несмываемой копотью. На стене истыкан карандашными точками рисунок частей и деталей американской фабрики — это единственное руководство, вырезанное из какого-то заграничного журнала. Здесь нет места суеверию, но есть нечто другое. В догадках работает интуиция, на службу призван многолетний опыт слесаря, монтера, токаря, — путь, пройденный от мальчика подмастерья до поста главного механика.

И никто не подозревал, что в ночных помыслах, перекликаясь с неведомым изобретателем, престарелый энтузиаст, подобно поэту, задумавшему грандиозную поэму, долженствующую перенестись через целые поколения, переживал мучительно-сладкий экстаз творчества.

Перед воспаленными бессонницей глазами седоватой завесой стоял туман, сквозь который механику представлялись контуры воздвигаемого здания — одушевленного механического чудовища, которому суждено было завершить процесс механизации комбината, ставшего не на последнее место по золотодобыче.

Да, старик верил в это. Но часто впадал в отчаяние. Механику казалось, что не он, а кто-то другой легко справится с поставленной им задачей и доживет до того дня, когда примитивные бутары, бегуны, лотки будут подсобными средствами, малоупотребительными на механизированном предприятии.

Чертежи и схемы с одному ему ведомыми значками и пометками от беспрерывного обращения к ним теряли яркость, бумага ветшала, истиралась. А могущественное, воображаемое здание не проявляло признаков жизни. Кипы книг не давали еще точного ответа. Главный механик в сотый раз обращался к запискам Вандаловской и Антропова, но и в них не хватало чего-то важного, какая-то решающая часть чертежа отсутствовала, делала организм механизма уродливым, и старик начинал сомневаться в себе. В минуты короткого прояснения сознания он смеялся над своим полубредовым состоянием.

Серьезное ранение директора потрясло старика. В этот день механик на ключ закрылся в кабинете, не пускал даже жену, не пошел на службу. До вечера, не дотрагиваясь до пищи, он сидел в кресле, тупо уставив глаза в стену. Как ни странно, но механик думал сегодня о человеческой жизни, о ее капризных, иногда неожиданных пределах. Мысленно он взвесил весь груз собственного пути. Груз был велик, а сделанного казалось мало. И это у него, которого не один раз вызывали на работу по установке сложных машин, которому пришлось изобретать не одну часть к ним, получать премии за массу рационализаторских мероприятий. На балансе этих дел лежал увесистый золотой ком творчества.