Я остановил коня на краю леса, крикнул:
— Эгей!.. Ты где?
— Он тоже застрял, — донесся отчаянно-радостный вопль. — Иди сюда, возьмем голыми руками. Запутался рогами!
Я вздохнул, покинул седло, конь посмотрел на меня со снисходительным презрением.
— Жди, — велел я, но на всякий случай набросил повод на крепкий сучок. — Мы скоро. Наверное…
Лес в самом деле торжествующе дремучий, цепкий, деревья толстые и настолько высокие, что вершины тают в сверкающем оранжевом небе.
Я пробирался с трудом, где-то протискиваясь, где-то перелезая, мелькнула за деревьями яркая одежда Фицроя, вдруг донесся его горестный крик:
— Ну что ты ломишься, что ты ломишься?… Спугнул…
Я продрался ближе, Фицрой разочарованно показывал на белый зад мелькнувшего далеко впереди оленя.
— Видишь?… Тебя увидел!
— А тебя не боялся? — спросил я. — Возвращаемся?
— Погоди еще чуть, — попросил он. — Что-то с этим оленем странное…
— Посмотрим, — сказал я, — лес тоже странный…
Некоторое время протискивались между деревьями.
Незаметно пахнуло свежестью, настоящим морским воздухом. Деревья впереди разбежались в стороны, я тихохонько охнул: впереди море, настоящее море… хотя нет, не море, а уютная такая бухта, даже бухточка, по берегам могучий строевой лес, абсолютно зеркальная гладь залива…
— Красота, — сказал Фицрой. — Озеро!
— Давай пройдемся по краю, — ответил я. — как-то загадочно это… И маняще.
— Чем? — спросил я.
— Возможностями, — ответил я. — Возможностями, которых никто не замечает.
Он хмыкнул.
— Не знаю, что за возможности ты увидел. Вообще-то их у всех полно на дорогах, только мало кто нагнется, чтобы поднять. А другие так и вовсе отпихивают ногами. Любые возможности означают риск и работу, а кому это надо? Все хотят жить, ничего не делая.
— Я тоже такой, — признался я. — Но сейчас возможности очень уж велики. И раз уж никто другой не желает взяться, посмотрю сам, вдруг что получится…
— Ты о чем?
— Сперва обогнем, — ответил я. — Вдруг это не озеро?
— А что?
— Бухта, — ответил я. — Чует моя душа, если она у меня есть, что это бухта…
— Что такое… бухта?
— Отросток моря, — пояснил я. — Тихий такой, ласковый, мирный…
— Вернусь за конями, — сказал он.
Бухта, широкая посредине, оказалась с достаточно узким горлышком: мы ехали по самому краю, конские копыта расплескивают воду, а тот берег все приближается и приближается, и когда между ними осталось водное пространство, через которое даже я смогу перекинуть камень, впереди послышался шум накатывающих волн.
Деревья здесь стоят настолько плотно, что мы едва-едва протискивались между исполинскими стволами, а потом пришлось покинуть седла и протаскивать коней за повод между множеством то ли корней, вылезших наружу, то ли веток, что опустились к грязной земле и коренятся там, превращая дерево в подобие огромного паука на множестве неопрятных лап, опущенного в воду.
Наконец стало так тесно, что коней пришлось оставить, привязав к корням, а сами протиснулись навстречу все более громкому прибою.
Море открылось во всей исполинской красе, бескрайнее, сине-зеленое, что медленно становится оранжевым, как кипящее золото, мне даже не обязательно поднимать голову, чтобы увидеть, какое вышло солнце.
Волны катятся с величественной неспешностью, но Фицрой зябко передернул плечами.
— Красота, — сообщил он, — но страшноватая красота… Не представлял столько воды! С крыши твоего замка хоть и видно больше, но вот так страшнее…
— Зрительно? — подсказал я. — Ощущательно?…
— Нуда…
— Я тоже не морской человек, — признался я, — но когда мы с тобой поплывем открывать новые острова и материки, будем вспоминать этот момент…
Он посмотрел на меня дикими глазами.
— У тебя шуточки, глерд!.. Да я и по щиколотку не войду здесь в воду, если не буду держаться за дерево!
Я засмеялся.
— Топаем обратно. Пока наших коней не сперли. Увидели достаточно.
— Достаточно для чего? — спросил он.
— Да так, — ответил я. — Бухта совершенно скрытая, надо же! Так заросла, что даже и не знаю…
— А олень ушел, — сказал он со вздохом. — Наверное, уплыл, гад. Бывают олени водоплавающие?
— Здесь тихая вода, — напомнил я, — как в озере. И пресная, иначе деревья не росли бы такими гигантами. Река заполняет залив своими водами, а те потом выходят на морской простор.
Он сказал мне в спину:
— Теперь ночь не засну. Нужно будет среди твоих служанок выбрать самую толстую. Почему-то на толстой засыпаю лучше всего.
— Сказал бы хоть из культурности про красивую.
— Так я ж и сказал! Разве толстые не самые красивые? А красивые не толстые?… Какието у тебя странные в таком простом деле взгляды.
— Возвращаемся к своим баранам, — сказал я, отмахнулся, — к коням! Лезут всякие готовые крылатости, кто их просит…
Насчет бухты сразу же закопошились всякие мысли, даже идеи, но, как я помню по карте, моим соседом является герцог Руммель, а черта между нашими владениями проходит по естественной границе, реке. И, понятно, по этой бухте.
С одной стороны, вроде бы удобно, бухточка врезается в сушу довольно глубоко, так что служит как бы естественным водоразделом между двумя хозяйствами, плюс речушка, по ней в давние времена и проведена граница.
У герцога Руммеля обширные владения, но сам он, как я слышал в королевском дворце, находится в стадии упадка, длительного и затяжного. И конца не видно, хотя что это я, оборот речи такой, на самом деле конец очевиден: полное разорение и распродажа по частям как земель, так и самих угодий.
— Жаль только, — сказал я задумчиво, — что граница между нашими владениями проходит по этому заливу.
Фицрой спросил заинтересованно:
— Что ты задумал?… Это же естественная граница! А дальше по речушке…
— Есть идея, — признался я. — Но для нее лучше, чтобы весь залив был моим. Знаешь, надо встретиться с хозяином этих земель. Вдруг Что-то удастся как-то решить. Он мне уступит эту никому не нужную воду, а я ему, к примеру, клок плодородной земли.
Он поморщился.
— Невыгодная сделка… если вот так посмотреть. Но ты же задумал обмануть его по-крупному?
— По очень крупному, — подтвердил я. — И не только его.
Он воскликнул: