— Признание, полученное под пыткой?
— Ну, хватит, хватит. Такое только в книжках бывает. Я не сказал «под пыткой».
— Тогда что же…
Лавиний слегка постучал пальцами по столу, словно пытаясь устало втолковать докучному, непонятливому ребенку и без того до предела разжеванный смысл своих слов, и произнес:
— Я сказал: по мере возможности. Применить. Более жесткие меры.
Клеомен тоже успел подумать об этом и резонно спросил:
— Что это значит?
Какое-то время Лавиний молчал. Наконец заметил:
— К подследственным. Но если окажется, что преступнику, для того чтобы выйти на свободу, достаточно всего лишь сделать ложное признание…
— Но он римский гражданин, мы не можем… кстати, как насчет сластей?
— Что насчет сластей?
— Но ведь они были отравлены, не так ли? Варий сам чуть было не покончил с собой с их помощью, верно? Если он убил жену, не используя их, и больше никого не убивал, зачем они тогда?
Лавиний снова вздохнул:
— Никакой информации о яде у меня нет.
— В моем рапорте все сказано.
— У меня нет сейчас твоего рапорта. Наверное, им кто-то занимается. Так или иначе — зачем невинному человеку бегать с какой-то отравой, да еще пытаться покончить с собой, ничего не объяснив?
Именно этот вопрос уже несколько недель поддерживал уверенность Клеомена в виновности Вария, и он до сих пор не знал на него ответа. Тем не менее он уже собирался сказать, что сласти из дворца, и нам это известно, но, переводя дыхание, снова почувствовал дрожь и подумал: зачем я трачу время, пытаясь убедить его в том, что он и так уже знает? Он сам в этом замешан.
Он только посмотрел на босса, не зная, что еще сказать. Внезапно им овладел страх — страх напомнить Лавинию о том, что известно ему, Клеомену.
— Я хочу встретиться с его адвокатом, — неуверенным тоном сказал он наконец.
— Делай, что хочешь, только в личное время, — оборвал его Лавиний.
— И сделаю, — так же резко ответил Клеомен и тяжелой, воинственной поступью вышел из кабинета, из здания — на улицу. По крайней мере в данный момент он не понимал, сам ли уходит в отставку или его увольняют.
Какое-то время он провел в кабаках, в окрестностях Рима, пытаясь по дальнодиктору выловить адвоката, который, по логике вещей, должен был представлять интересы Вария. Когда Клеомен наконец дозвонился до него, адвокат не проявил ни малейшего интереса к тому, что он сказал.
— Но я арестовал вашего клиента, — настаивал Клеомен. — А теперь, мне кажется, у меня есть данные в его пользу.
— Тогда оставьте свое имя и адрес, я свяжусь с вами позже.
— Правда? — сердито спросил Клеомен, и адвокат повесил трубку.
После этого Клеомен мог думать единственно о том, как выяснить, действительно ли Марк Новий разговаривает с несуществующими людьми. Приехать в Келиан ему, как и Сулиену, подсказала мысль о Луции Новии, но у Клеомена были кое-какие основания надеяться, что это правильная мысль. За два часа до этого он разговорился с консьержем соседней виллы поменьше, который видел, как сегодня ближе к вечеру к холму подъехали с севера две большие темные машины.
— Все это насчет Лео и Клодии… — пробормотал Клеомен, — и что народ обманывали люди из окружения императора… и Варий…
— Вы заранее знали, что это правда, — твердо заявила Уна.
Клеомен кивнул и снова как-то неуверенно, с досадой махнул рукой:
— Черт… Варий! Почему он ничего мне про это не сказал?
— Значит, башка еще в порядке, — невольно пробормотал Дама.
— А тебе-то что за дело? — резко спросил Клеомен, как во время настоящего допроса, и, нахмурившись, посмотрел на Даму. Тот пожал плечами и отвернулся, снова сложив руки так, будто баюкает на них ребенка. Клеомену ничего не оставалось делать, как опять обратиться к Уне: — Но он должен был… он знал, что я в этом не замешан.
— Даже если и так, вы могли передать его показания начальству.
— Я так и сделал, — почти неслышно произнес Клеомен. — Что бы там ни произошло… по-твоему, это все только испортило? — По лицу его скользнуло почти детское выражение страха и беспомощности. Но только скользнуло. — Хорошо, — резко сказал он и зашагал обратно к вилле. Они снова последовали за ним. — Ждите здесь! — приказал Клеомен.
— Нет! — произнес Сулиен и потянул его назад, готовясь к долгому спору, но Клеомен лишь мрачно взглянул на них и повторил: — Хорошо.
Они пошли за ним, но Дама с горечью шепнул Уне:
— Мы сделаем огромную ошибку, если свяжемся с ним. Хуже таких во всем свете нет, только вспомни, что они творят.
Хуже, чем даже императоры, хотел сказать он, у императоров, по крайней мере, почти нет выбора.
Клеомен провел их за собой к воротам, словно возглавляя атаку. Сняв шляпу, он поднял над головой удостоверение охранника и крикнул:
— Охрана! Проверка безопасности!
В черных воротах приотворилось окошко, и легионер-преторианец, свежий и ранимый, как только что открытая устрица, спросил:
— В чем дело?
Клеомен вложил удостоверение в его руки, так, словно это было какое-то сокровище. Более высокий чин всего лишь давал ему более широкие полномочия, но по крайней мере, прикинул он, даже если он уволен, преторианцы вряд ли об этом уже слышали.
— Ввиду последних событий, — громко и покровительственно произнес он, — императорская охрана должна быть в полной боевой готовности. Проверка поручена мне. Ваша оборона сплошь дырявая, так что, если начнется, будет много трупов.
Молодой человек встревоженно нахмурился:
— Но меня не информировали.
— Вам известно, — грозно и презрительно поинтересовался Клеомен, — каковы обязанности проверяющего?
— Но вы не преторианец.
— Так, понятно. Дело в том, что провалы успели превратиться у преторианцев в дурную привычку, должен же кто-то выбить из вас эту дурь. Послушай, я не прошу, а приказываю. И давай-ка побыстрее, ладно? Мне нужно уточнить, под каким углом установлены камеры и какие меры приняты внутри объекта.
Он двинулся вперед, но стражник, все еще недоверчиво, встал у него на пути.
— А это кто такие?
— Хороший вопрос. Так, детишки, лазают себе взад-вперед через стену, а из вас никто и ухом не поведет. К счастью, это ребятишки Рената, помогают мне — верно я говорю?
Он по-свойски обнял Сулиена и Уну за плечи, инстинктивно избегая Даму. Те улыбнулись.
— Рената? — переспросил преторианец, побледнев как смерть, так что Клеомен ощутил жгучую вину и жалость.
— Именно, — ответил он.