— Ладно. А я постараюсь, чтобы меня до поры до времени не видели. Но я не могу быть далеко от них, а если они наблюдают, сосредоточены на этом, тогда еще труднее. Я подумала, что если незаметно подобраться…
— Они не могут все время держать там одних и тех же стражников, у них должны быть смены. Может, когда они будут меняться? Хотя, постой, они наверняка уже все просчитали. И как насчет остальных пациентов?
Так они принялись обсуждать свои возможности, пытаясь по крайней мере хорошенько обдумать то, что им было уже известно, и то, что могли не без оснований предположить, и по мере того как оба все больше сосредоточивались на этой беседе, напряжение между ними начало спадать. Уна даже почувствовала, хотя чувство это далось ей нелегко, благодарность за то, что Дама здесь, что пришел поговорить с ней, помочь, порассуждать практически: Дама помогал ей думать.
— Надо, чтобы все произошло поздно вечером, — сказала Уна, — так для меня легче: люди уже плохо соображают.
— Неужели? А как же ты, сейчас?
— Это другое дело. Я прекрасно себя чувствую. Все-таки поспала.
— Теперь до следующей ночки уже не придется.
И вот они пошли обратно к машине: Сулиен что-то проворчал со сна, на мгновение проснувшись от звука захлопнувшейся дверцы. И хотя ей самой с трудом верилось, что это возможно, Уна снова погрузилась в нервную, деловитую дремоту. Мягкие пряди ее волос свесились с сиденья над Дамой, просто волосы, гладкие, но почти бесцветные в темноте и даже некрасивые. И ему захотелось дотронуться до них — не обязательно как-то чувственно, а просто быстро коснуться их кончиками пальцев. И всего какая-то мелочь, и она никогда не узнает, но именно поэтому это казалось неприглядной уловкой, и Дама лежал не шевелясь, просто глядя на них. И ненадолго Дама почувствовал к Уне самую обычную нежность, самую обычную, как если бы единственное, чего он хотел, это чтобы она была счастлива, И он лежал, упиваясь этим чувством и одновременно сознавая, насколько оно преходяще.
Езды было всего часа полтора.
— Думаю, за нами никто не гонится, — сказала Уна, тем не менее Клеомен то и дело с тревогой посматривал на дорогу сзади, хотя ему и пришло в голову, что если мыслить логично, то ей следовало бы поверить, ведь и в Тиволи они ехали по одному ее слову. Он не додумал эту мысль до конца, хотя что-то внутри подталкивало к этому — но, черт побери, что все это значит? Откуда она берет все эти сведения, и следует ли во всем с ней соглашаться? Но все в этом деле от начала до конца было странно и невероятно: подумай он об этом хорошенько — и он остановился бы, а останавливаться он не мог, было уже поздно.
И все же остальные, казалось, погрузились в хрупкое спокойствие; Сулиена не отпускала дурнота, вызванная страхом пред тем, что должно было скоро случиться, — оно надвигалось неумолимо, однако тревогу каким-то образом удавалось смягчить. Он дремотно следил за постепенно появлявшимися по обеим сторонам дороги лесами, когда они подъезжали к Тивуртинским холмам, — хорошенько выспаться так и не удалось.
В Риме Клеомен купил все необходимое — в разных магазинах: чутье подсказывало ему, что если он попросит все сразу, это будет выглядеть более чем подозрительно. Как ни странно, он почти начисто позабыл, как правильно используются все эти вещи: веревка, стеклорез, кусачки, прочная изолента, кувалда (хотя прекрасно понимал, что последнее приобретение — глупость, лишняя обуза, а попытайся он использовать его, кто-нибудь почти наверняка услышит). Толстая бумага, которая, по крайней мере, выглядела вполне невинно. Набор отверток. Стамески. Мятая глина. Экипировавшись подобным образом, он почувствовал себя во всеоружии, хотя и подумал, что купил больше, чем необходимо. Его покупок хватило бы для того, чтобы устроить римейк всех незаконных вторжений, о которых он когда-либо слышал.
И конечно же, при нем был его пистолет, и конечно же, он надеялся, что ему никогда не придется его использовать, особенно сейчас, поскольку ситуация, в которой ему пришлось бы стрелять и при этом остаться в живых, казалась немыслимой.
Тиволи показался им безмятежным и беззаботным: элегантные, уединенные домики, в меру загорелые хозяева. Они позавтракали за столиками, выставленными на улицу из какой-то забегаловки, хотя кусок в горло не лез. Было холодно, но воздух был осязаемо чистым, и Уна с Сулиеном впервые подумали об облаке грязи, повисшем над Римом. Городок расположился среди глубокой, нетронутой зелени холмов, наполовину утопая в оливах и кипарисах. Теперь они воочию видели, почему люди бегут сюда из Рима и почему богатые прячут здесь своих сумасшедших, здесь, где прозрачный, почти светящийся воздух целительным бальзамом изливался на обостренную антипатию к большим городам.
Однако несколько богато разукрашенных машин ожидало возле здешнего Форума, и они увидели изможденных, рассерженных людей, окруженных рабами в униформе; все это мало напоминало праздник или увеселительную прогулку. Рабы пытались запихнуть какую-то молодую женщину со спутанными волосами и красным от беспомощного гнева лицом в отделанный бронзой автомобиль.
— Нет, не хочу, — рычала женщина, — нет, никуда я с вами не поеду. Противные! Противные! — Между тем как женщина постарше, вполне вероятно, ее мать, с пышной прической из золотистых кудряшек, в изысканном темно-вишневом платье, следила за происходящим, сложив руки на груди. Лицо ее напряженно хмурилось — то ли от жалости, то ли от отвращения. Она явно чувствовала, что Форум полон зевак, которые с увлечением бесстыдно пялятся на эту сценку.
Ибо в приюте Галена других пациентов отныне не было: Фаустус приказал всех вышвырнуть. Те, кого нельзя было сразу отправить домой, провели ночь в расположенных поблизости гостиницах, пока срочно вызванные домочадцы не приехали за ними. Домочадцы сомневались, в какой степени проявлять свою ярость — вместе с обременительной родней они получили кругленькие неустойки. Часть медперсонала продолжала опекать своих бывших пациентов в городе, остальные были уже отряжены ухаживать за Марком, как будто могли вылечить его за счет численного превосходства.
По всему по этому найти приют Галена оказалось несложно, хотя и располагался он не в самом Тиволи, а на приличествующем расстоянии четырех миль к югу, на склоне лесистого холма. Они разок проехали мимо и увидели часовых, охранявших тяжелые ворота, за которыми тянулась длинная подъездная дорожка, окруженная дубовыми и ореховыми деревьями, скрывавшими сам приют.
— Мы не можем оставлять машину рядом с ними. Вряд ли нам удастся подобраться ближе, — недовольно сказал Клеомен сквозь стиснутые зубы. — Но если бы они действительно серьезно беспокоились из-за него, то оцепили бы весь холм, а не только само заведение.
— Они нас не увидят, — ответила Уна.
— Не увидят? Ну, тогда порядок, — сказал Клеомен, слегка недоверчиво пожимая плечами.
— И все же, как насчет машины? Если они сразу не спохватятся, почему какая-то машина часами стоит на дороге рядом с ними, вдалеке от какого-либо жилья, то рано или поздно это их заинтересует.