Марк не знал, на что решиться: попробовать убедить Айрис никому ничего не рассказывать или продолжать притворяться, что она ошибается.
— Мне некуда больше идти, Айрис, — твердо ответил он. — Так же как и тебе.
От хорошо поставленных, отработанных предсмертных хрипов Тазия их бросало в дрожь. Уна чувствовала, что готова все сорвать, крикнуть: «Слушай, мы знаем, что тебя подослали, что теперь будешь делать?» — только чтобы заставить его остановиться. У нее самой заныло в груди, и она непроизвольно несколько раз кашлянула, подражая Тазию.
Он лежал, согнувшись, рядом с ней на сиденье, с закрытыми глазами, но Уна знала, что из-под белесых ресниц он украдкой наблюдает за мелькающими в окне горами. Временами он даже слабо припадал головой к ее плечу. Она старалась не напрягаться, не втягивать воздух.
Дама остро сознавал, как близко Тазий находится к Уне. Он осторожно вывел автомобиль из городка, сразу почувствовав его вес, ощутив давление на мышцы рук. Вообще заставить машину двигаться было самым большим, на что он мог рассчитывать, и он чувствовал неистовое, благодарное удовольствие от этого и от чего-то еще. Он не мог ухватиться за правый рычаг и двигал его, только налегая всем телом. Ему не следовало так себя вести, не следовало радоваться таким пустякам.
Они медленно выехали из Атабии по изрытой дороге, петлявшей сквозь леса, а затем поднимавшейся по голому склону горы. Пошел мелкий снег.
— Мне казалось, это ближе, — хрипло произнес Тазий. По правой руке Дамы в первый раз пробежала дрожь. Как бы случайно, он поднял ее с контрольного рычага, осторожно согнул, опустил обратно.
— Так безопаснее, — коротко ответил он.
— Расскажи, как ты бежал! — воскликнула Уна, чтобы хоть как-то отвлечь его.
— Слишком… аааа… устал. Прости, — прошептал Тазий. За перевалом налетавший порывами снегопад прекратился, буки уступили место сухому сосняку. Они въехали в завесу дождя, где воздух был чуть теплее и характер почвы быстро изменился. Здесь было даже пустыннее, чем на неровных пиках, окружавших Атабию, или так только казалось, потому что обзор стал шире — на много миль бесконечными ровными рядами тянулись коричневатые безмолвные деревья. Ниточка дороги терялась в них. Когда машина поехала вниз по склону, они увидели искореженные, вздыбленные пласты земли, указывавшие на процесс горообразования, а теперь ритмично вздымавшиеся и падавшие, острые, как лезвия бритвы, мозолистые, как ладони, приготовившиеся хлопать.
Тазий чуть напрягся.
— Едем в Испанию?
— Да, — ответил Дама, плотно сжав губы.
Догадался ли Тазий (имя показалось Уне правдоподобным — почему бы, в конце концов, и не использовать настоящее имя? Разве кто-нибудь в Хольцарте мог узнать его?), догадался ли, что они знают? Не совсем пока. Но что-то показалось ему не так. Возможно, только то, что поездка затягивалась; но он был хороший солдат: не давая чувству заглохнуть, он в то же время не позволял ему ввергнуть себя в панику, он изучал его. Уна чувствовала, как он прокручивает про себя встречу в Атабии, взвешивая каждое свое слово, — не могло ли оно дать им достаточный повод заподозрить его. Он думал о серных копях на Сицилии — мог ли он сказать о них что-то, что настоящий раб признал бы невозможным? Нет, наверняка нет. Он и сказал-то всего ничего и в каждом случае знал, что говорит, на то и готовился.
Мысль его внезапно заработала так активно, что Уне даже не надо было прилагать усилий, и она отвернулась к окну, чтобы скрыть мелькнувшее на ее лице выражение ужаса, — как они могли выжить в такой глуши? Да и почва тут слишком сухая — как они могли возделывать ее?
Руки Дамы заметно тряслись, не мелкой дрожью от холода или страха, а вибрировали, как провода на сильном ветру. Связки, протестуя, сокращались, боль в локтях и плечах усиливалась. С болью можно торговаться, используя дыхание, долгие вдохи и выдохи, как дипломаты осажденного города, поступаясь болью, оттягивают решающий штурм или по крайней мере отвлекают противника. Дама все это знал, но не мог свободно воспользоваться своим знанием, он принуждал себя не дышать слишком глубоко, не издавать ни звука, разве что под прикрытием фальшивой одышки Тазия.
Уна сознавала все это, равно как и Дама — присутствие развалившегося рядом с ней убийцы. Казалось, теперь нет никакой разницы, что она не может непосредственно сказать, что думает и чувствует Дама, она все равно знала.
Тазий вздохнул и зашелся хриплым, гортанным кашлем, позволив Даме поглубже втянуть ненадолго смягчающий его муки воздух. Потом он встал и неуклюже перебрался на другой край сиденья, подальше от Уны. Она бессильно наблюдала, как на секунду он, пошатываясь, остановился над Дамой и наверняка мог и должен был увидеть, как тот побледнел, как вздрагивают его руки. Неподвижно сидя за Тазием, она собрала все силы, какие только могла использовать против него, чтобы отвлечь его внимание. Однако тот был слишком начеку, слишком бдителен, и все, что ей удалось, это заставить его усиленно задуматься над нехваткой воды.
Услышав, как Тазий встает, Дама стиснул зубы и напряг руки, на какое-то мгновение добившись того, что они перестали дрожать, при этом нервы его, протянувшиеся от позвоночника к кончикам пальцев, словно ожгло, и он, так же как и Уна, подумал: ты ничего не видишь, ты не должен ничего заметить. А Тазий всего лишь улегся и вытянулся, легко сложив на груди свои длинные, оплетенные венами руки, осторожно расслабив каждую мышцу, словно чтобы успокоить собственные расходившиеся нервы, подумать. Тут могут быть источники, они могли вырыть колодцы, не пустыня же это. Теперь-то понятно, почему их невозможно было найти. И все же он просто допускал эти мысли как возможные доводы, бесстрастно переплетенные с сомнениями, которые не переставали тревожить его.
Он явственно обдумывал наихудший вариант развития событий и свою реакцию — что он сделает, когда почувствует себя лучше. Если он по какой-либо причине не сможет сделать то, зачем пришел, то должен, по крайней мере, точно установить местонахождение колонии. Поэтому, если тут какая-то ловушка, он…
Уна смотрела на бурые деревья, росшие вдоль самой обочины. Как помешать ему думать, если его не разговорить? Она могла и сама завести разговор, но почему он был обязан ее слушать, как его заставить?
И она начала болтать, почти как Лал.
— Как забавно, что вы появились именно сейчас, каких только людей не появлялось у нас в последнее время. Когда мы приедем, вы услышите много любопытного.
Хорошо, это привлекло его внимание.
— Правда? Кто? — слабым голосом спросил Тазий.
— Да, мать, сбежавшая со своей дочуркой. Она проехала на хозяйской машине сотню миль, хотя раньше вообще никогда не водила. Просто невероятно, да?
— Удивительно, — послушно пробормотал Тазий, снова закрыв глаза.
— Кто же еще у нас есть? Дайте-ка сообразить… — Но если так пойдет и дальше и она не расскажет про Марка, то он задумается, почему она этого не сделала, и может догадаться. — Ничего, сами увидите, мы уже близко, — жалобно закончила она.