О том и поют на «взрослых» супрядках девушки-невесты:
Сестрицы мои, подруженьки!
Как же мне быти,
Как же мне быти, чем свекра дарити?
Подарю я свекра шитою рубашкой,
Шитою,
Белою,
Тонкою льняною!
Когда мы вошли, Вояна вскинула глаза, будто от каждого ожидала новостей. Мы с Эльгой видели ее жениха, и он на нас впечатления не произвел. Видяте тогда было лет восемнадцать: это был длинный парень, худощавый, с выступающим хрящеватым носом и глазами цвета желудя. Не хуже других, но мы-то уж точно не стали бы особо волноваться при виде такого подарка судьбы! Так рассуждали мы в семь лет, когда свой собственный будущий муж представляется красным солнышком, наряженным в самитовый кафтан.
Однако старики – Судогость и его жена – женихом остались довольны. Он был старшим сыном будгощского князя, а значит, Вояна станет княгиней.
Весь прошлый вечер мы корпели над заправкой бердышка нитями трех цветов, чтобы сделать узорные пояски. Их нужно заправлять в известном порядке, по счету: две желтые, зеленая, желтая, зеленая…
В щели – еще куда ни шло, но засунуть нитку в дырочку нашим детским пальчикам было не так легко.
«Ужо я вас!» – угрожающе бормотала Эльга, склоняясь над бердышком и в третий раз облизывая лохматый кончик нити. Нас утешало то, что это самая трудная часть работы, потом думать не нужно: знай, просовывай челнок туда-сюда и меняй зев, а узор будет получаться сам собой.
У меня поясок был из нитей желтого, бледно-зеленого и коричневого цветов: четырнадцать, двенадцать и одна. Летом мы с матерью и Эльгой красили белую пряденую шерсть крушиной, толокнянкой и дубовой корой с ржавиной – водой, настоянной на разных мелких железных обрубках из Радульвовой кузни. Радульва мы любили: закопченный и страшный, с корявыми черными руками, он был добрым человеком и охотно разрешил нам набрать всяких кусочков, хотя мог бы вновь пустить их в дело.
У Эльги заправка была еще лучше моей: из белой шерсти, бруснично-красной и синей. Две последние сама стрыиня Домаша красила дорогой привозной краской – соткала себе большой платок на голову, а остаточки отдала дочери. Прочие сестры уже заранее завидовали Эльге, которая будет носить такую красоту.
В беседе обнаружилась старая княгиня Годонега, бабка Вояны и Эльги.
Она сидела напротив старшей внучки и смотрела на нее, подпирая подбородок, будто пригорюнясь, но морщинистое лицо ее было ясным и радостным. Услышав, с чем приехал зять, князь и княгиня явились к нам в Варягино, хотя обычно это стрый Вальгард ездил к ним.
– Авось доживу я, старая, до твоей свадебки, а там и помирать пора, – говорила бабка. – Успею, дадут боги веку, тебя в мужний дом снарядить, а сама отправлюсь к дедам.
И взгляд ее светлых глаз был при этом таким отрешенным, что нас пробрало морозом.
Мы не сомневались, что княгиня Годонега – для нас баба Гоня – и правда знает дорогу «к дедам», то есть ко всем предкам своего рода. Вот так однажды утречком выйдет за ворота, в платочке, с палочкой и котомочкой, и пойдет туда, где они живут с тех пор, как умерли…
Сперва по земле, потом – по небу…
– Вас уже не успею… – Она посмотрела на нас с Эльгой (мы поспешно поклонились) и покачала головой. – А вот жаль! Вас отцы-то как еще снарядят замуж – к лешему лысому только…
Она помрачнела, свет ее лица угас, сменился тенью недовольства.
Мы мало что об этом знали и еще меньше понимали, но улавливали из случайно услышанных обрывков разговоров, что у взрослых есть расхождение насчет нашего воспитания и подготовки к замужеству. Что мы должны учиться прясть и всему прочему – это само собой, против этого ни у кого не могло быть возражений.
Разногласия касались чего-то загадочного, имевшего отношение к лесу.
Однажды мы услышали, как кто-то произнес странные слова «медвежья свадьба», а Эльгин отец после этого вскипел, что для него было редкостью, злобно выругался и сказал, что придушит каждого, кто еще хоть раз заговорит об этом. Нас это успокоило: образы леса и медведя пугали, хотелось держаться от этого подальше.
Вояны споры не касались: как воспитывать ее, решал князь Судога. Обсуждали только нас с Эльгой и еще Володею с Беряшей. Но их срок должен был наступить на три-четыре года позже, а вот с нами уже пора было что-то решать.
С одной стороны, приятно было знать, что наши отцы не пустят нас в страшный лес. А с другой, складывалось впечатление, что в этот поход снаряжают только лучших дочерей самых знатных старинных родов – тех, что происходят от пращуров племени и сами в будущем станут владыками и жрицами.
Эта честь была опасна, но уклониться от зова предков – стыдно.
Однако мы были слишком малы, чтобы во всем разобраться и решить, как для нас было бы лучше.
Да и зачем: мы знали, что решать будут другие.
– А вы сами-то что скажете? – неожиданно обратилась к нам баба Гоня. – Неужто забоитесь в лес идти, медведю кашу варить? Или варяжское ваше племя гораздо только на пирах смелостью своей похваляться, а как до дела – так в кусты?
– Медведю… кашу?
От изумления мы даже выпустили нитки и повернулись к ней.
– Вот слушайте, расскажу я вам баснь одну. Да и посмотрю, внучки вы князей Судиславичей или так, мокрицы варяжские!
Внучкой плесковских князей из нас двух была только Эльга, и к нашим семи годам мы уже прочно усвоили, что из этого вытекает весьма существенная разница. Однако мы привыкли с рождения быть всегда вместе: матери зачастую укладывали нас в одну колыбель и смотрели за нами и кормили обеих по очереди. И вся усадьба привыкла видеть нас вместе, поэтому о нас часто говорили так, будто мы близнецы.
– Жили-были старик со старухой, и была у них дочка Нежданка…
В баснях бабы Годони девочку или девку всегда звали Нежданкой; позднее я узнала, что так звали ее старшую дочку, умершую еще до поневы [3] .
– И вот пошла она однажды с другими девками в лес по ягоду: идет, аукает, и кто-то ей из леса все отвечает: «ау!» да «ау!» Так она брела, полную корзину набрала малины, уже еле ноги волочет. Думает, пора домой собираться. Опять кричит «ау!» – а отзыву нет. Кричала, пока с голоса не спала. Надо, видать, как-то самой пробираться… Идет сквозь малинник, корзину тащит, тяжко ей: кусты за подол цепляют, рубаху ободрали, ноги поцарапали, косу растрепали. Устала с походу. Вдруг слышит: идет кто-то ей навстречу. Обрадовалась, кинулась туда, глядь: медведь!
Баба Гоня резко подалась в нашу сторону, выставив руки, будто лапы с когтями; я от неожиданности вскрикнула, захваченная повествованием, а Эльга лишь крепче вцепилась в скамью, на которой мы сидели. Однако она была непривычно бледна. Я хотела придвинуться к ней, но не смогла пошевелиться, будто старая княгиня, ведунья и старшая жрица плесковских кривичей, и впрямь набросила на нас путы колдовства.