Деймон уставился на нее, как будто она сошла с ума, но это не имело значения. Елена могла чувствовать Силу циркулирующую в ней. Это было обещанием, думала Елена, которое она сдержала бы, даже если оно убило бы ее. Деймон сглотнул.
— Мы можем теперь поговорить о… о настоящем? — спросил он. Это было, как будто он попал в яблочко.
Настоящее.
Сейчас.
— Да. Да, конечно.
Елена презрительно посмотрела на ясеневую плеть.
— Конечно, я сделаю это, Деймон. Я не хочу, чтобы еще кто-нибудь пострадал из-за меня прежде, чем я буду готова сражаться. Доктор Меггар хороший целитель. Если они позволят мне вернуться к нему.
— Я, честно, не знаю, — сказал Деймон, перехватив ее пристальный взгляд. — Но одно я точно знаю. Ты не будешь чувствовать ни одного удара, я обещаю тебе, — сказал он быстро и искренне, его темные глаза были очень большими. — Я позабочусь об этом; они все будут перенаправлены. И ты не увидишь и следа от отметин на утро. Но, — он закончил гораздо медленнее, — тебе придется на коленях просить прощения у меня, твоего хозяина, и у того грязного, гнусного, омерзительного старого… — Проклятия Деймона на мгновение унесли его мысли, что он перешел на итальянский.
— Кому?
— Главе трущоб и, возможно, также брату Старого Дрозне — Юному Дрозне.
— Хорошо. Скажи им, что я извинюсь всем Дрозне, каким они захотят. Быстрее скажи им, пока мы не потеряли свой шанс.
Елена могла видеть взгляд, каким он посмотрел на нее, но она мысленно ушла в себя.
Позволила бы она Мередит или Бонни сделать это? — Нет. Позволила бы она этому произойти с Кэролайн, если бы могла каким-нибудь образом остановить это? — Снова, нет.
Нет, нет, нет.
Елена всегда очень остро реагировала на жестокость по отношению к девушкам и женщинам. Ее чувства по поводу распространенного по всему миру приниженного положения женщин в обществе стали ей абсолютно очевидны с момента ее возвращения из загробной жизни. Если она вернулась обратно в этот мир с какой-то целью, то она решила, что помочь освободить девушек и женщин от рабства, которое многие из них даже не могут заметить, часть ее.
Но это было не только о жестоких рабовладельцах и безликих женщинах и мужчинах.
Это было об Ульме, о сохранении ее ребенка в безопасности… это было о Стефане.
Если бы она сдалась, она бы была только дерзким рабом, спровоцировавшим маленькую перепалку на дороге, но накрепко возвращенным на свое место органами власти.
С другой стороны, если их компанию тщательно изучать… если кто-нибудь поймет, что они здесь для освобождения Стефана… если Елена — та причина, по которой выйдет приказ: «Переведите его на более строгое наблюдение; избавьтесь от этих глупых ключей китцунов…»
Ее разум пылал от картин того, как Стефана будет наказан, уведен, потерян, если это происшествие в трущобах примет чрезмерные размеры. Нет. Она не покинет Стефана сейчас, чтобы бороться в войне, которую не сможет выиграть. Но она и не забудет.
«Я вернусь за всеми вами», — пообещала она.
А затем история приобрела другое окончание. Она поняла, что Деймон все еще не ушел. Он пронзительно, как сокол, смотрит на нее.
— Они послали меня за тобой, — тихо сказал он. — Они никогда не рассматривали «нет», как ответ.
Елена могла едва чувствовать силу его ярости по отношению к ним, она взяла и его руку и сжала ее.
— В будущем я вернусь с тобой за рабами, — сказал он. — Ты же знаешь это?
— Конечно, — сказала Елена, и ее быстрый поцелуй превратился в долгий.
Она даже не совсем поняла, что Деймон сказал на счет перенаправления боли. Но она чувствовала, что одного поцелуя было достаточно, чтобы она вынесла все, Деймон впился рукой ее волосы, и время потеряло свое значение, пока Мередит не постучала в дверь.
Кроваво-красный рассвет принял причудливые, почти сказочные очертания к тому моменту, как Елену привели к сооружению на улице, где домовладельцы, отвечающие за эту область, были усажены на грудах когда-то прекрасных, но уже изношенных подушек.
Они передавали назад и вперед бутылки и украшенные драгоценными камнями кожаные фляги, заполненные «Черной Магией», единственным вином, которым вампиры могли действительно наслаждаться, куря кальяны и периодически фыркая в сторону темных теней. При этом, не обращая внимание на улицу, полную зрителей, привлеченных слухом о публичном наказании красивой молодой девушки. Елена отрепетировала свои слова.
Она предстала, с кляпом во рту и закованными руками перед отхаркивающимися и фыркающими властями. Младший Дрознe сидел с торжествующим видом на золотом ложе, заставляя чувствовать какую-то неловкость. Деймон стоял между ним и властями, он выглядел напряженным. Елена никогда не испытывала такого желания импровизировать, с тех пор как играла в детстве в пьесе и бросила цветочный горшок в Петруччо в последней сцене «Укрощения строптивой», что принесло ей оглушительный успех.
Но здесь все было по-настоящему серьезно. Свобода Стефана, жизнь Бонни и Мередит могли зависеть от этого. Елена перемещала свой язык в пересохшем рту. И, каким-то образом она поймала взгляд Деймона, человека с плетью, вселяющего в нее уверенность.
Казалось, он говорил ей: «мужество и безразличие», даже не используя телепатию.
Елене стало интересно, был ли он сам когда-либо в подобной ситуации.
Один из эскортов пнул ее, заставляя опомниться, напоминая, где она находилась.
Ей заранее дали «соответствующий» костюм из забракованного гардероба замужней дочери доктора Меггара. Он казался цвета жемчуга в закрытом помещении, что означало, что он приобретал сиреневатый оттенок в постоянном кровавом солнечном освещении. Самым важным было то, что, будучи надетым без его шелковистой нижней рубашки, с задней частью кончающейся у нижней части талии, он полностью обнажал спину Елены.
Теперь, в соответствии с обычаем, она встала на колени перед старейшинами, и наклонилась, пока ее лоб не уперся в декоративный и очень грязный ковер у ног старейшин, но на несколько шагов ниже.
Один из них плюнул в нее. Вокруг слышался взволнованный, оценивающий шепот, и грубости, и брошенные снаряды, в основном в форме мусора. Фрукты здесь были слишком ценны, чтобы тратить их на это. Хотя сушенные экскременты таковыми не считались. Первые слезы появились в глазах Елены, когда она осознала, чем в нее бросались. Мужество и безразличие, сказала она себе, даже не смея поднять взгляд на Деймона. Теперь, когда толпа ощутимо среагировала, один из курящих кальян городских старейшин встал.
Он зачитал слова, которые Елена не смогла разобрать, со смятого свитка. Казалось, это будет длиться вечно. Елена, на коленях, со лбом, прижатым к пыльному ковру, чувствовала, будто задыхалась.
Наконец свиток убрали, и Младший Дрозне подскочил и описал высоким, почти истеричным голосом, и яркими эпитетами, историю раба, который напал на его собственного владельца — «Деймон», отметила мысленно Елена, — чтобы высвободиться из-под его наблюдения, и затем напал на главу его семьи — «Старый Дрозне», подумала Елена, — и его скромные денежные средства, его телегу, и его безнадежного, нахального, пассивного раба, и в результате все это привело к смерти его брата.