Алек посмотрел на нее внимательно:
– Ты не… адвокат?
– Адвокат? Да никогда в жизни! Я, слава богу, дрессировщица лошадей!
Через полчаса в полном согласии они ехали бок о бок верхом, летний ветерок обвевал им лица, а луг тонул в зелени и солнечном свете.
– …и вот меня выволокли из этого суда. Тогда я в последний раз видел маму.
Алек замолчал.
Габрыся протянула руку, взяла ладонь мальчика и молча, без слов, стиснула ее. Потому что разве можно какими-нибудь словами утешить того, кто потерял самого любимого на свете человека?
– Через два дня приехала бабушка, мама мамы. И, рыдая, рассказала, что мама умерла во сне. Заснула – и не проснулась. У нее просто сердце разорвалось от тоски, от ужаса, что она меня потеряла, понимаешь, тетя?
Габрыся кивнула.
– Я сначала тоже хотел умереть, но мне не дал этот… этот… ну, ты знаешь кто. Я плакал и плакал, как баба или как маленький.
Как будто он не был маленьким…
– А когда я больше не мог уже плакать – я решил стать плохим. Ужасным. Я стал ему во всем перечить, грубил, перестал учиться и начал драться с ребятами в классе. И во дворе. Я стал самым невыносимым ребенком на свете. А он напивался и бил меня. Сначала осторожно – так, чтобы следов не оставалось. Но потом я его так достал, что он уже перестал сдерживаться. И после очередного избиения, с разбитым лицом и синяками, я побежал в полицию. В полиции со мной хорошо обошлись, отвезли меня в больницу сразу. Я там показал все свои синяки, даже те, которые у меня были не от него, а от драк с ребятами, но все равно от него-то у меня синяков больше было, и больше меня к нему не вернули. И хорошо! Прямо из полиции меня отвезли в приют, и там уже было совсем не так здорово, как в полиции, потому что ребята были злые. А потом меня отправили в детский дом. В целом – не самое худшее место. И уж точно лучше, чем его дом.
Габриэла слушала это бесхитростное повествование, и сердце ее сжималось. И она благодарила Господа и всех святых за то, что тетя Стефания спасла ее от такой вот судьбы.
– Но ему было мало, что он отобрал меня у мамы и тем самым ее убил. Он решил забрать меня из детского дома. Так я сбежал. Когда он должен был прийти меня навещать – я дал ходу. А потом к директору со слезами пришел, что он хочет меня забрать. И так каждый раз – доныне. Но директор ко мне хорошо относится, так что «этому» не так легко будет меня забрать. Нет. Директор вот придумал для меня вот эти занятия с лошадьми в выходные, чтобы «этот» не застал меня в детском доме, когда приедет опять меня навещать. Понимаешь, тетя?
– Понимаю, – шепнула она, погрузившись в собственные мысли.
– Простишь меня за то, что я на тебя наорал? Понимаешь, это я на самом деле не на тебя орал, а на ту адвокатшу. Я подумал, что ты – это она. Ты ведь все равно будешь со мной на прогулки ездить?
– Буду, конечно, – улыбнулась Габриэла, глядя в тревожные глаза мальчика. – Обязательно буду.
– Только ты, Бинго, Лизун и я?
– Да. Только мы вчетвером. Когда ты будешь приезжать – будем с тобой ездить на тайные прогулки по заколдованному лесу.
– А он и правда заколдованный? – мальчик сделал круглые глаза.
Габриэла кивнула, подмигивая одним глазом.
Он искренне рассмеялся, с облегчением, и Габриэла была уверена, что облегчение это вызвано отнюдь не ее словами о заколдованном лесе.
В следующую минуту он пригнулся в седле, послал девушке хитрый взгляд – и погнал вперед. Габрыся бросилась ему вдогонку.
Усталые, но довольные, они возвращались шагом на конюшни. Около ворот их ждал Павел на высоком сивом жеребце. Они обменялись взглядами, потом мальчик чуть поотстал и с завистью стал наблюдать, как его новая знакомая тетя флиртует с этим парнем.
А когда Габрыся рассмеялась так же искренне и ласково, как минуту назад смеялась с ним, с Алеком, мальчик пообещал себе, что отомстит этому мужчине…
Красить стены в компании с Павлом было бы очень приятно, потому что и компания была славная, и квартира преображалась на глазах, но Габриэла зачем-то решила держать с ним дистанцию, а сам Павел весь день был очень взволнован и тревожен.
То и дело он поглядывал на дверь, как будто ждал, что в ней появится трехглавый дракон.
– Ждешь любимую? – невинно осведомилась Габрыся, поймав его сотый взгляд украдкой, который он бросил в коридор.
– Дааааа, – пробурчал он. – Ей пятьдесят шесть лет. И она моя мать.
– Но ведь она даже не знает, где ты. Ведь не знает, правда?
– Она не глупая.
– Ну а даже если придет… войдет и заберет тебя обратно, – Габриэла пожала плечами, хотя сама начала чувствовать некоторое беспокойство. – Или она может привести полицию?
– Я не знаю. Не спрашивал никогда.
Некоторое время они работали молча.
– Почему она так тебя ненавидит? – прервала молчание Габриэла.
Павел вздернул брови:
– Ненавидит? Ты, наверно, хочешь сказать – любит?
– Обычно я понимаю, что говорю. Это не любовь, если кто-то кому-то просто жизни не дает. Если лишает свободы. И друзей. Не говоря уже о деньгах, – последнее она добавила, чтобы как-то смягчить предыдущие высказывания.
Павел хотел было начать защищать мать, но потом опустил голову.
– Наверно, так может казаться со стороны. Но только если бы не она… тогда, восемнадцать лет назад…
– То что?
Он пожал плечами и в дальнейшие откровения пускаться не стал. Замолчал, нахмурился и быстро закончил работу. Положил кисть в ведро и оглянулся, оценивая результат:
– Смотри, квартирка твоя похорошела. А ведь всего-то понадобилось меньше двух литров белой краски. Через неделю покрасим ванную, переставим мебель – и будет вообще супер-пупер.
Габриэла расправила затекшие плечи, стоя у окна. Она все никак не могла налюбоваться видом на Старое Место и Вислу, которая несла свои воды внизу. Солнце играло последними пурпурными лучами, крыши домов как будто полыхали под ними. Река сияла серебром и золотом. Это было прекрасно.
Павел обнял ее за талию, положив подбородок ей на макушку.
– Знаешь, о чем я мечтаю всю эту неделю? – спросил он почти шепотом. – Чтобы тебя обнять и поцеловать еще раз.
Он повернул девушку к себе лицом. Снял с нее очки. Она смотрела на него беззащитными глазами лани, и он склонился к ее губам. Целовал ее долго, нежно, просяще, и она ответила ему, отдалась вся целиком, обвила руками его шею и прижалась всем телом.
Поцелуй становился все более страстным, они медленно опустились на деревянный пол. Он проник рукой ей под блузку и начал ласкать гладкую кожу на ее плечах, на спине – она тихонько застонала от нарастающего блаженства. Он прижал ее к себе еще ближе, сам теряя рассудок. Им не нужна была нагота. Им не нужно было упражняться в роскошной постели с балдахином, чтобы получить удовольствие. Им было достаточно прикосновения любимой руки, нежных губ, достаточно горячечного шепота…