– Успокойся, мой честный Халым! Я и так не верю ни одному их нечистому слову. Но, – продолжал Ахмет, – ты должен мне, как своему господину, дать две трети из тех трехсот пиастров, что тебе передали эти грязные псы.
– Они врут, клянусь бородой пророка! Врут! Я не брал никаких денег! – взмолился Халым.
Однако Ахмет был неумолим.
– Я знаю тебя много лет и не сомневаюсь в твоей честности. Все же двести пиастров ты должен отдать мне, и не позже восхода солнца, – многозначительно усмехнулся паша. – А теперь, – Ахмет злобным взглядом уставился на пленников, – мы воздадим преступникам по заслугам.
Он теперь ненавидел Маринку, не мог простить ей обмана. Ненависть усиливала суеверная мысль, что, может быть, молодая казачка и вправду колдунья. Недаром ему об этом все время твердила Зейнаб.
«Может, это шайтан помог казачке замутить мой разум», – думал про себя Ахмет.
Суеверный и невежественный, он верил в чародейство и волшебство, а поэтому искренне считал, что сделает доброе дело, если приговорит к самой лютой казни светловолосую гяурку.
– Эта молодая ядовитая змея, возможно, ведьма, – ткнул Ахмет пухлым пальцем в сторону Маринки. – С нее надо содрать кожу, затем зашить нечестивую в мешок и утопить в море.
Он перевел взгляд на Янику и Одарку.
– Эти две менее опасны. Одну из них после хорошей порки нужно послать на тяжелые работы. Ее! – Он указал на Янику. – А другую, – он кивнул на Одарку, – как и этого чернобородого, – брови паши грозно сошлись на переносице, – повесить за ребра на крепостной стене. Пусть все в Хаджибее знают, что меч ислама, врученный мне нашим мудрейшим султаном, не затупился и без пощады карает преступных тварей. Ну, как, справедливо я рассудил? – обратился паша к байрактарам и муллам.
Те поспешно наклонили головы. Но один мулла поднял руки над головой и произнес:
– Светлоликий султан наш, повелитель вселенной, наместник пророка на земле, недаром доверяет твоей мудрости, о славный паша Ахмет! Твой приговор этим тварям – пример справедливости и великодушия! Однако ты, мудрейший, в своем благородном желании скорее покарать этих ядовитых скорпионов забыл о том, что сегодня и завтра – счастливые дни. Поэтому казнь придется отложить на два дня…
Глаза Ахмета недовольно сверкнули. Подумав, он ответил мулле:
– Ты прав, как всегда, достопочтеннейший хаджа. Нехорошо нарушать святые обычаи и законы. Поэтому мы отложим казнь. Но через два дня, как только взойдет солнце, мы покараем нечестивцев. А пока пусть они в моей подземной секретной тюрьме ожидают без воды, пищи и света прихода палачей… – И Ахмет сделал знак телохранителям.
Никола Аспориди от солдат турецкого гарнизона, что зашли в кофейню поиграть в кости, узнал о гибели Ивана Бурилы и провале побега. Хотя оба известия наполнили его сердце болью и тревогой, они не убавили ни его энергии, ни мужества.
Никола вел постоянное наблюдение за военными приготовлениями турок, за их боевыми силами. В этот тревожный день он заметил оживление в крепости. Паша произвел смотр гарнизону, после чего усилил крепостную артиллерию новыми пушками. Их сгрузили с кораблей, стоящих в гавани, и втащили на высокие крепостные стены Хаджибея. Если раньше крепость защищало всего четыре орудия, то теперь внимательные глаза хозяина кофейни насчитали в амбразурах крепостных стен двенадцать пушек. Никола, чтобы немедленно известить Гудовича об этом, решил послать своего сына Симона навстречу русским войскам.
Молодой Аспориди уже не раз выполнял подобные поручения. На низкорослой выносливой татарской лошаденке он выезжал из Хаджибея в степь, где встречался с командирами казачьих разъездов и передавал им сведения о том, что происходит в крепости. Этот невысокого роста юноша, белокурый, слегка курносый, унаследовал от отца черные внимательные глаза, сообразительность и смелость.
Как только начало вечереть, Никола повел сына в отдаленный угол заросшего кустарником двора кофейни. Здесь стоял глинобитный сарай, заваленный поношенной конской сбруей, старыми рассохшимися бочками, ветхими войлочными коврами.
Никола ввел сына, засветил фонарь и замкнул дверь на железный засов. Потом взял стоящий в углу дубовый рычаг, похожий на короткую оглоблю с массивной рукояткой. Конец оглобли представлял собой аккуратно обтесанный прямоугольный брусок. Отсчитав от порога сарая два шага, Никола откопал в земляном полу прямоугольное отверстие и, словно ключ в замочную скважину, сунул в него прямоугольный брусок, надавив плечом на массивную рукоятку. От его усилий стал расходиться глинобитный пол и открылась широкая щель. Когда она стала такой, что в нее смог бы свободно пролезть человек, Никола, освещая путь фонарем, первый стал спускаться по деревянной лестнице. Пройдя узкий коридор, вырубленный в рыхлой известковой породе, отец и сын очутились в небольшой подземной комнате-тайнике.
При тусклом свете коптящего фонаря Симон увидел кованые крышки двух объемистых сундуков и влажные замшелые пузатые бочки.
– Скрываясь здесь от врагов, сын мой, – сказал старший Аспориди, – в этих сундуках в черные дни ты можешь найти пищу и одежду, а в этих бочках – вино, которое утолит твою жажду. Самый хитрый враг никогда не найдет тебя, если ты закроешь вход сюда передвижным глинобитным полом.
Никола отомкнул замок одного из сундуков, поднял кованую крышку и вынул дорогой костюм зеленого бархата, широкополую шляпу, плащ, высокие ботфорты и шпагу.
– Одевайся скорее, Симон, одевайся! – торопил он сына.
Когда юноша облачился в щегольский костюм, который пришелся ему впору, Никола поцеловал сына три раза в губы и опоясал его длинной шпагой.
– Сын мой, – сказал он, обняв юношу за плечи, – ты часто спрашивал меня, откуда твой отец родом? Я никогда не отвечал тебе на эти вопросы, но сейчас пришло время рассказать обо всем. Твой дед – грек из города Пирея. Он был шкипером на бриге и считался одним из лучших моряков архипелага. Женился он на выкупленной из плена казачке – дочери далекого Дона. Это была твоя бабка. Она-то и научила меня русскому языку. Когда мне было пятнадцать лет, отец мой за отказ перейти в мусульманскую веру был замучен в стамбульской тюрьме, мать и братья тоже были задушены янычарами. Спасся я, поступив матросом на корабль, где шкипером был друг моего отца. И начал я скитаться по морям и океанам. Побывал в портах далекой Индии, Китая, Африки. Как свой родной дом, знал все Средиземное море. За время странствий изучил нравы, обычаи и язык многих народов. Несколько удачных торговых сделок обогатили меня, и я стал купцом. Но сердце мое не волновала жажда наживы. Нет! Я пристрастился к опасным путешествиям. Купеческие дела всегда связаны с риском, с далекими странствиями. Россия – родина моей матери – постоянно манила меня. Дороги туда шли через степи, где кочевали татарские орды, а водный путь к ним стерегли султанские стражники. А они для мирных путников страшнее разбойников. Трудно было добраться до России. Не многие купцы из восточных стран решались на такой путь. Все же мое желание увидеть Россию было так сильно, что я пренебрег опасностями и повез из Трапезонда в Киев товары. Там, на берегу Днепра, в ясный ярмарочный день я встретил светловолосую девушку, которая потом стала моей женой и твоей матерью. Торговые дела звали меня обратно в Турцию, и через два года я вернулся с твоей матерью и тобой, тогда еще малюткой, в Трапезонд. Но на Туретчине немусульманину опасно иметь красивую жену. А твоя мать была настоящая красавица! Это от нее ты, сын мой, унаследовал густые светлые волосы и правильные черты лица! Скоро трапезондский паша прислал мне горсть золотых пиастров: продай, мол, жену.