— Никакая, — сказал Камышин. — По сравнению с моей мамой ты как цветок в вазе и крепкое дерево.
— Цветы вянут быстро. Я с тобой абсолютно согласна. Милый, оставь меня. Дай Акулине денег, пусть отнесет акушерке. Меня все время тошнит.
Это был момент выбора, как в сказке: направо пойдешь, налево пойдешь… Причем ты точно знаешь, что справа ждет тебя постылость, а слева — свобода. Купленная ценой подлости свобода Александра не устраивала. Ребенок, которого Елена хотела убить, — его кровь.
— Если родишь, мы попробуем начать заново, — сказал он. — И прогони Акулину, пожалуйста. Видеть не могу физиономию этой прохиндейки.
Им решительно не везло с прислугой: если не воровка, то пьяница, если не лентяйка, то безрукая имбецилка, опрокидывающая самовар ему на колени. Александра Павловича бесило, что с утра у него не было завтрака, чистой сорочки, костюма и обуви. Ему еще и кухаркой с горничной руководить?
Появление в их семье Марфы, когда перебрались в Омск, стало подарком небес.
Музыкант, повторяющий раз за разом этюд, оттачивает исполнительское мастерство. В семейной жизни попытки заново выстроить совместное существование напоминают хождение по старым граблям.
Появление Настеньки нисколько не улучшило атмосферу в доме, только к негодной прислуге добавились еще няньки-идиотки.
Причиной их переезда в Омск, напоминавшего бегство, сломавшего карьеру Камышина, была Елена, вокруг которой вечно крутились «люди искусства». Ей не удавалось заполучить на свои вечера литераторов, художников и режиссеров первой величины, только всяческую шелупонь, певшую осанны Прекрасной Елене. Среди «людей искусства» было немало провокаторов и доносчиков. Чем беднее талант, тем подлее его носитель.
Старший брат, работавший в Ленсовете, приехал к Александру на завод и сказал, что в ОГПУ имеются сведения, будто в доме Александра зреет контрреволюционный заговор. Брат предупредил, отчасти поступившись принципами, только потому, что от их большого семейства остались всего трое, и потому, что и Александр, и его жена всегда были далеки от политики. Однако, попав под гусеницы пролетарского террора, будут наверняка раздавлены.
Александр с семьей спешно выехал в Омск — налаживать производство сельскохозяйственных машин. Новая работа была далека от его прежних профессиональных интересов, однако освоился он быстро.
Камышин был честолюбив, но не тщеславен. Сам по себе карьерный рост, восхождение по лестнице должностей его мало заботили. Его честолюбие отдавало провинциальностью — «я должен уважать себя сам, а меня должны уважать те люди, к которым я питаю аналогичные чувства».
Возможности Сибири потрясали, он их изучил по книгам и справочникам в пути и в первые месяцы на новом месте. Раньше об этом крае Александр не задумывался, как и не интересовался сельскохозяйственной техникой. Теперь же ему казалось, что если сибирскому крестьянину дать в руки орудия интенсивного труда, он накормит не только Россию, но и всю Европу.
Возможности были гипотетическими, а два объединенных заводишки и мастерская имели станки, над которыми только слезы лить. С другой стороны, где в российской провинции лучше? И это тоже вызов. Александр с детства привык отвечать на вызовы. Правительство закупало передовое оборудование за рубежом. Если правительство не сборище профанов, оно должно часть импортных станков направить в Сибирь. Александр червем проел костяные башки окружного руководства, слал телеграммы и письма в Москву в те инстанции, куда не имел права обращаться по рангу занимаемой должности. Он радовался новому кузнечному прессу, токарному или фрезеровочному станку так, как не радовался рождению дочери. Станки без станочников — груда металла. Сказать, что квалифицированных рабочих и мастеров не хватало, значило признать: жаждущему человеку достаточно капать воду в рот из пипетки.
Камышин организовал систему заводского образования. Сам преподавал мастерам, те, в свою очередь, вели занятия с самыми смышлеными рабочими, многие из которых были вчерашними крестьянами. По наблюдениям Камышина, в группе из десяти человек встречались один-два одаренных и перспективных. После нескольких лет практики, получив дополнительные знания на курсах, они вполне могли занять должности мастеров. Богатство России, считал Камышин, не в недрах зарыто. Недра — это Божья милость избранным, как чудо появления фортепиано у колыбели гениального композитора. Если бы у Моцарта не было клавесина и отца-музыканта, из Вольфганга Амадея вырос бы заурядный бюргер. Богатство России ходит на двух ногах, имеет золотые руки и светлую голову.
Проиграв Петру две партии, третью Александр Павлович с трудом свел до ничьей — Петр опаздывал на смену. Гыгыкая, муж Марфы потрусил из квартиры.
— Хоть у младшего Медведева, у Митяя, я пока выигрываю. — Собирая чудные фигуры в деревянную коробку с резьбой, Александр Павлович бросил взгляд на мальчика, мирно спящего на лавке в углу.
Встал, подошел к Марфе, уткнулся ей в шею, втянул пряный родной запах.
— Не надоть боле, — сказала Марфа, отстраняясь.
— Как не надо? Почему?
— Чижолая я, на сносях.
— В каком смысле? — растерялся Александр Павлович.
— В известном.
— Ты беременна? От меня?
— Вам это без трудностей и забот обойдется.
— Погоди, погоди! Черт, голова кругом! Давай по порядку. Я, знаешь ли, человек твердой логики. Полностью отдаю себе отчет, что ты со мной… сошлась из чувства благодарности…
— За что? — искренне удивилась Марфа.
— Вовсе не потому?.. Что ж ты раньше молчала, я совершенно совестью изболелся! Тогда, значит, по иным причинам, потому что я тебя привлекаю как мужчина? Верно?
— Ребеночка я изжелалась, мочи нет. А Петька мой неспособный.
— Ты меня использовала как… как быка-производителя? — задохнулся Камышин.
— А то вы меня не использовали! — вернула упрек Марфа. — Сколь всяких слов про удовольствие говорили. Шли бы вы, барин, поздно уже.
— Ты!.. — мотал головой и не находил слов Камышин. — Ты меня унизила! Дура деревенская!
Он бросился к двери, врезался в нее, забыв открыть, развернулся и снова приблизился к Марфе:
— Прости! Сам не знаю, что несу. Марфинька! — Он сделал попытку обнять ее, но Марфа шагнула назад, всем видом демонстрируя неприступность. — Ты не можешь меня просто так выставить, а я — просто так уйти! Чего ты хочешь?
— Ничего. Вам, барин, почивать пора.
— Я тебе не барин! Не строй из себя крепостную крестьянку и не делай из меня помещика-самодура! Чего ты хочешь? Станешь шантажировать меня, Елене донесешь?
Марфа поменялась в лице и проговорила медленно:
— Ежели вы Елене Григорьевне хоть полсловом обмолвитесь, собираю весшши и в деревню возвращаюсь.
Камышин нервно рассмеялся: