— Завтра рано утром мы уедем, — наконец-то проговорил Саша. — Сегодня ночью сюда придут за тобой. Те самые, двое. Я это чувствую. Но ты не бойся. Я тебя спрячу.
Татьяна что-то сипло пробормотала.
— Ты меня слышишь? — повысил голос Денин. — Надеюсь, что да. А знаешь, что они с тобой хотят сделать? Эти маньяки должны отрезать тебе ноги, проколоть барабанные перепонки, снять скальп. А еще через два месяца они снова нашли бы тебя. Ты лишилась бы рук, грудей и языка. Таков их план. Мы уехали бы и сейчас, но тогда они будут нас искать. Лучше решить это все одним махом. Сегодня ночью.
Таня подняла голову и прошептала:
— Отрезать… проколоть… надо же!
— Я спрячу тебя.
— Я превратилась бы в послушную, теплую игрушку. Да, Саша? — едва слышно прошелестела она.
Голос обессилевшей женщины был похож на суховей в пустыне, выжженной безжалостным солнцем.
— Я ничего не просила бы, не ругалась, не могла бы говорить и даже слушать.
— Таня!..
— Я была бы легкой, как ребенок. Ты мог бы носить меня в рюкзаке. Ведь тебе этого хотелось, да?
Денин заткнул уши.
«Это снова мне чудится».
«Нет. На этот раз она говорит по-настоящему».
Он убрал руки от ушей и посмотрел на Таню. Она кашляла, а по ее подбородку струилась кровь.
— Что с тобой? — встревожился Александр.
— Я проглотила булавку. Нашла ее на матрасе.
— Булавку? — с глуповатым видом переспросил он. — Зачем?
Таня раздвинула в улыбке уродливый рот.
— Теперь у тебя два выхода: ты везешь меня в больницу, или же я медленно подыхаю. У тебя на глазах. — Она снова закашлялась, выплевывая кровь.
Потрясенный сказанным, Саша молча уставился в окно.
— Я ничего не буду делать, — наконец с усилием сказал он. — Если я отвезу тебя в больницу, то меня задержат. Сказочники найдут нас где угодно. Они не остановятся, и никто им не помешает. Если ты умрешь до завтрашнего утра — значит, такова судьба. В таком случае я тоже убью себя. Но если я справлюсь со сказочниками, то у нас появится шанс. Тогда мы поедем к врачу. — Он провел пальцами по засаленным, всклокоченным волосам любимой. — Все будет хорошо. — Его взгляд упал на влажное свидетельство о браке. — Просто замечательно. Нет ничего крепче дружной семьи.
Еще только утро. До ночи остается масса времени. Он успеет подготовиться.
Глухой ночью, около половины третьего, внедорожник песочного цвета съехал с трассы и остановился в нескольких метрах от разбитой дороги. Из автомобиля вышли двое мужчин, держа в руках сумки. Они достали из багажника велосипеды и огромную двуручную пилу в чехле с лямками. Шон закинул ее на плечо словно винтовку.
Сказочники уселись на велосипеды и тихонько покатили по старой ухабистой дороге. Спустя несколько минут они были возле дома Игоря Косенко.
— Там горит свет, — заявил Шон, снимая с плеча пилу. — Как бы художник не задумал чего.
— Спокойствие, только спокойствие, — сказал Мурзилка и шумно закряхтел, застегивая на себе белый комбинезон. — Блин, теперь целая проблема в сортир сходить!
— Ты должен был сделать это до сказки, — поучительно заметил Малыш, нахлобучил на голову парик и облачился в резиновые перчатки.
Потом он достал из сумки широкий нож-мачете в кожаных ножнах, прицепил его к ремню.
— Ты варенье взял? — услышал он голос Карлсона, и на его морщинистом лице, которое никак не вязалось с аккуратными шортиками детского покроя и гольфами до колен, расползлась глумливая ухмылка.
— Мне мама строго-настрого запретила трогать варенье.
Они засмеялись. Карлсон поправил мотор, висящий на поясе.
— Помнишь, как яйца Кролика намотались на мой пропеллер? — спросил он, подмигнул Малышу, и тот кивнул.
— Не ожидал, что он таким живучим окажется. Ему из задницы кровавое дупло сделали, а он все ползти куда-то пытался, — проговорил Карлсон и толкнул ворота.
Они открылись. Сказочники бесшумно подошли к крыльцу. За окном колыхнулась занавеска, и это не ускользнуло от их внимания.
— Он ждет нас, — прошептал Мурзилка, как-то странно посмотрел на приятеля и продолжил: — Ты знаешь, мне с трудом верится, что художник стал бы добровольно это делать. Он ведь знает, какой сегодня день, если, конечно, не полный псих. — Сказочник почесал за ухом и сказал: — Кстати, Малыш, а ты ведь мне жвачку так и не отдал.
— Не отдал, — согласился Шон. — У тебя ведь на крыше сто тысяч этих жвачек. Как и паровых машин. Мою ты взорвал.
— Ты с темы не съезжай. Я включаю счетчик. Теперь ты должен мне две жвачки. Клубничную и ананасовую. — С этими словами Карлсон потянул на себя дверь.
Она со скрипом отворилась, и сказочники вошли в дом.
В ноздри им стразу нокаутом ударил удушливый смрад. Тяжелый, гнилостный запах разлагающейся плоти нельзя было спутать ни с чем иным. Вонью, казалось, был пропитан каждый квадратный сантиметр жилища. По столу лениво ползали сонные мухи.
Карлсон поставил на пол увесистую сумку и шагнул к столу, на котором все еще стояла тарелка с засохшими бутербродами. Подошвы его ботинок прилипали к грязному полу.
— Глянь, Малыш, а художник-то шикует. Икрой красненькой балуется! Никогда не видел столь прожорливого мальчишки. — Он достал из ножен немецкий штык-нож, зачем-то ковырнул подтаявшие шоколадные конфеты, к которым прилипло несколько мух, мягко толкнул ботинком бутылку из-под шампанского, валявшуюся на полу. — Гуляли, значит? — задумчиво произнес Карлсон.
Малыш расчехлил пилу, достал из сумки паяльную лампу и присоединился к напарнику, с удивлением разглядывая беспорядок, царивший в доме. Он зажал нос, прошел в гостиную и уставился на ковер, залитый кровью. Все происходящее вызвало у него неосознанную тревогу и беспокойство. Смущала сказочника и гнетущая тишина. Она была густой, как зловонное желе.
Малыш внезапно подумал о пальце приятеля:
«Все это ерунда. Ничего он не сгибался, мне померещилось. Как и русалка. Как и мать».
Карлсон протянул руку с ножом в сторону спальни. Малыш кивнул и, неслышно ступая, зашел внутрь. Рука зашарила по стене в поисках выключателя. Вонь в этом помещении была сильнее, нежели в доме. Наконец палец нащупал кнопку. Раздался щелчок, однако свет в спальне не зажегся.
Карлсон достал из кармана фонарик. Луч света пробежал по стенам, завешенным одеялами, и уткнулся в тело, неподвижно лежащее у батареи и наполовину заваленное тряпками. У ног покойника валялась голова, слепо таращившаяся в пустоту.
— Стас? — неуверенно проговорил Карлсон и приподнял засохшую корку волос, открывая почернелый лоб. — Он самый, — прошептал сказочник и огляделся.