Блажен карандаш, если дурень в подпитье.
Кто контур не видит — не может его рисовать,
Ни рафаэлить, ни фэзелить, ни блейковать.
За контурный метод вы рады художника съесть,
Но контуры видит безумец и пишет как есть [1] .
— Вы что-то изволили сказать, мистер Вуд? — женщина с недоумением склонила голову к плечу.
— Это не я сказал, а Уильям Блейк. Поэт как будто лично знал Чарльза Дойля, хотя и написал эти строки о себе. Ну, да это не важно. Так что вы рассказывали, сестра Роуз?
— Когда я утром заходила к мистеру Дойлю, первый вопрос, который задавал Чарльз, — жив он или уже умер. Дойль никак не мог понять, на каком он свете — том или этом. Он был почему-то уверен, что скоро умрет, и я все время отвечала, что если он будет столько курить, то умрет гораздо раньше, чем думает.
— Чарльз Дойль много курил?
— О да, все время сидел с трубкой в зубах. Когда он курил, то становился сам не свой. Он будто отрешался от внешнего мира, а придя в себя, он плакал и кричал, что исчадия ада преследуют его, потом садился за стол и рисовал вот это.
Молли перевернула десяток страниц, и секретарь отложил тетрадь, в которой до этого рассматривал беспорядочные записи, заметки, каламбуры и шаржи. С альбомного листа на Альфреда Вуда глянули искаженные криком ужасные лики чудовищ, вьющиеся вокруг чернобородого господина в круглых очках, в котором нельзя было не узнать самого художника.
— Не сомневаюсь, что Чарльз частенько спускался в ад, где и свел знакомство с этими кошмарными существами. В аду он и оставил свой разум. Периодически терял память, получал смертные знамения, нередко ложился умирать прямо на пол, и все время его преследовали бесы. Я пыталась обратить мистера Дойля к богу, но из этого ничего не вышло. Как-то он полдня провел на коленях с молитвенником в руках посреди бильярдной, но потом сказал, что духам это не по нраву. Дальше становилось только хуже. Он перестал узнавать людей, обращался ко мне «Артур» и «мой мальчик» и частенько просил прощения за то, что выкрадывал деньги из моей копилки, чтобы потратить на выпивку. Целовал мне руки и уверял, что у меня благородное сердце, раз я ни словом не обмолвилась об этом ни матери, ни кому бы то ни было на свете. Мистер Дойль умер в страшных судорогах и, я не сомневаюсь, отправился прямиком в ад, где ему самое место. Если бы вы не приехали сегодня за вещами, я бы их завтра же выбросила.
— Почему, миссис Роуз? — В голосе секретаря звучало искреннее участие. — Столько лет вы ждали приезда кого-нибудь из семьи, а теперь вдруг решились на этот шаг?
— Честно говоря, мне очень страшно, мистер Вуд. — Женщина передернула плечами. — Чарльз приходит ко мне каждую ночь и грозится утащить с собой в ад, если не отдам вещи сыну. Полагаю, что больше всего он беспокоится за трубку.
— Трубку?
Молли запустила руку в темные недра коробки и вынула из глубины тетрадей и альбомов терракотовую трубку с чашей в форме морды льва и чубуком из красного дерева.
— Чарльз курил ее днем и ночью, плакал, ругался и снова курил. Именно трубка окончательно свела его с ума.
— Позвольте, мэм.
Альфред нагнулся к сундуку и, подхватив за бока, вынул ветхую коробку.
— Все в порядке, миссис Роуз. — Он ободряюще улыбнулся, глядя, как женщина торопливо укладывает в коробку извлеченные ранее вещи художника и накрывает их крышкой. — Все в порядке. Больше Чарльз Дойль вас не побеспокоит. Я избавлю вас от этих хлопот.
Москва, 199… год
Вернувшись в Москву, Полонский принялся активно воплощать идею с совместным предприятием в жизнь. Азартно сверкая глазами, Радий вихрем носился по кабинетам, собирая согласования и подписи. И дело пошло на лад. Директор института завизировал бумаги, в Россию приехал Клаус Штольц, и завертелась карусель совместной работы. Однако все происходящее как будто не радовало Радия. Попыхивая трубкой, он подолгу в задумчивости сидел в гостиной, глядя куда-то вдаль, и время от времени бормоча себе под нос нечленораздельные ругательства. Не улучшил его настроения даже приезд самого близкого и родного человека — сестры Селены, вырвавшейся на неделю из Луганска за покупками.
Селена приезжала к Полонскому каждый август приодеть малышей к садику и к школе. Жила она с мужем и детьми в частном доме на окраине Луганска, доставшемся им с братом после смерти родителей. Алла Николаевна к визитам Селены относилась философски. Если уж Радий который год живет у них, то отчего бы на время не останавливаться его сестре? Молодая женщина изо всех сил старалась оправдать свое пребывание в гостях. Когда не бегала по магазинам и вещевым рынкам, она стирала, убирала, готовила. Один раз даже составила компанию Алле Николаевне и сходила с ней в Большой зал консерватории на струнный концерт Вивальди, но больше не проявляла желания оказать хозяйке гостеприимного дома подобную услугу, предпочитая интеллектуальным повинностям физические.
В тот вечер Алла Николаевна одна отправилась в Театр на Таганке. В большой и сумрачной квартире Басаргиных слышалось шлепанье мокрой тряпки о пол — это Селена заканчивала уборку в кабинете, начатую еще накануне. Брат и его приятель расположились напротив друг друга в креслах гостиной, окнами выходящей на оживленное Садовое кольцо. Михаил читал, Радий по заведенной в последнее время традиции раскуривал трубку. Любовно набив ее табаком, несколько раз пыхнул ароматным дымом и неожиданно спросил у Миши:
— Мишань, ты его видишь?
— Кого? — удивился Басаргин.
— Старика в стеганой куртке и пижамных штанах. У него седая бородка клинышком и в руках палка с резной ручкой.
Радий, не отрываясь, смотрел за спину приятеля и, пуская кольца дыма, говорил, точно описывая человека, стоявшего перед ним.
— Ты рассказываешь о последней фотографии отца, — смущенно пробормотал Михаил, отрываясь от чтения. — Не шути так, Радик, не надо. Должно быть, ты посмотрел семейный альбом и теперь меня разыгрываешь.
— Вовсе нет, — устало откликнулся Радий. — Просто этот старик приходит ко мне каждый вечер, когда я курю, и стоит рядом, требуя, чтобы я убирался прочь из его дома. Вот я и решил спросить, что это за ретивый старец.
— Не может быть, — обескураженно протянул Басаргин. — Ты это серьезно?
— Ох, ну и пылищи скопилось на книгах! О чем речь? — заглянула в гостиную Селена, почесывая запястьем в резиновой перчатке курносый нос. Русые волосы ее перехватывала яркая косынка, такие же прозрачные, как у брата, глаза светились любопытством.
— Да так, ни о чем, — вяло откликнулся Радий, пристраивая львиную голову трубки в пепельницу. — Да ладно, расслабься, Мишань. Конечно, я пошутил.
Полонский поднялся с кресла и неторопливо вышел на балкон. Селена улыбнулась Мише неопределенной улыбкой и, пройдя по комнате и обогнув опустевшее кресло, вышла на балкон следом за братом. Она прикрыла за собой дверь, но Басаргин все же слышал каждое слово, произнесенное за балконной дверью.