— Я думал, монахи бедны, — сказал он, пристально глядя на брата.
— Так и есть. В казне епископа нашлось только полпенни мне на обед. Я надеюсь, что вы будете теперь милосердны.
Александр, конечно же, сразу понял, что средств Харви хватит только на хлеб и воду в покаяние за глупость — подарить Флориану такую игрушку, и рассмеялся.
— Они едут, я вижу их! — неожиданно взвизгнул Флориан и стал подпрыгивать на плечах Александра, жизнерадостно указывая струящейся тростью в ту сторону, откуда появилась процессия.
Глухой смех Харви послышался из глубины его сутаны.
— Ты свалишь отца на землю еще до того, как они появятся, — сказал он и быстро закрыл рот рукой, осознавая, что он произнес.
Флориан же был так занят, наклоняясь вперед и всматриваясь в дорогу, что не услышал слов Харви.
Манди спрятала руки под плащ в протестующем жесте. Она была напугана заискивающим взглядом Харви и бесстрастным лицом Александра.
— Он не услышал меня, — сказал Харви.
— Я знаю, не волнуйся. — Она улыбнулась, но улыбка не дошла до глаз, которые все еще были взволнованны.
— Вы обязаны сказать ему.
— Мы это сделаем, когда придет время, — сказал Александр с определенной резкостью в голосе. — Так оно и будет, Харви. Лучше следи за собой, а не за нами.
Харви досадливо пожал плечами, показывая, что сдается, даже не понимая, и посмотрел на дорогу в сторону звуков труб, барабанов и фанфар.
Манди тоже оглянулась, хотя ее взгляд не был обращен на приближающееся шествие, но на дорогу, которая привела ее из знойного августовского вечера в Руане, когда ее мир разрушился, на это коронационное шествие в компании Харви и Александра.
Когда она поправилась после выкидыша и достаточно окрепла для путешествия, Александр взял ее к Маршаллам в Орбек, чтобы она окончательно выздоровела. Затем он направился к Иоанну. Манди не знала подробностей их беседы на встрече. Александр передал ей поручение Иоанна для коронационной одежды, вместе с мерками молодой будущей королевы. В рассказе он был сдержан, сказав только самое необходимое.
— Он сказал, что все закончено, — ответил Александр, когда однажды она попыталась проявить настойчивость, и уголки его губ дали ей понять, что далее предмет не обсуждается.
Она провела месяц в Орбеке и была втянута в ежедневную рутину семьи Маршалла.
Изабелла Маршалл говорила с ней мягко, с теплым, материнским отношением, что в общем-то не соответствовало твердому мужеству ее характера. Манди сразу же прониклась к ней доверием. Она был значительно мягче, чем Элайн Лаву, менее энергичная, и ее энтузиазм объяснялся не причудами, а прочными убеждениями. Она много видела, мало говорила и обладала удивительной способностью к состраданию. Хотя их остановка в Орбеке была временной и Манди знала, что скоро это закончится; впервые, со времени смерти матери, она почувствовала не только безопасность, но и легкость.
Флориан был не менее счастлив в Орбеке. Там было столько детей, что никогда не было недостатка в друзьях, и устраивалось очень много игр, которые можно было посмотреть или даже принять в них участие.
Александр большую часть месяца отсутствовал по делам Маршалла, и, несмотря на медленное выздоровление, Манди шила коронационную мантию для будущей королевы. Она погрязла в деловой рутине и обнаружила, что скучает по нему, но никогда не задумывалась о своих чувствах надолго. Когда он вернулся ко двору, она случайно оказалась там при его приезде, и внутри она почувствовала полет тысячи крошечных бабочек. Но она не бросилась в его объятия, и он не схватил ее и не завертел вокруг себя. Прошлое все еще было слишком близко, а новое нарастало медленно и нежно.
В октябре они поехали в Англию на коронацию жены Иоанна. Манди сняла дом в Лондоне рядом с улицей Вэтлинг, использовав монеты, сохранившиеся со времени, когда она была любовницей Иоанна. Она посетила несколько раз невесту Иоанна, чтобы примерить коронационную мантию из красного и золотистого шелка. Изобель Ангулемская не проявляла никаких признаков волнения по поводу того, что Манди значит для королевской семьи больше, чем искусная швея, и Манди ценила это притворство. Жена Иоанна по развитию выглядела как двенадцати-, максимум пятнадцатилетняя. Безупречная фигура, волосы — как занавеси снежно-белого шелка, а глаза были глубокими и обворожительно синими. Красавица, и она знала это.
Опустившись на колени перед ее ногами, чтоб заколоть булавкой шлейф хрустящего шелка, Манди тихо, с оттенком сарказма, пожелала мужу и жене быть счастливыми друг с другом.
Примерка мантии Иоанна была для нее тяжелым испытанием, еще и публичным, так как он был занят разговорами с толпой своих баронов, пока она, коленопреклоненно, поправляла его шлейф. Он не обращал на нее внимания, и, даже когда их глаза случайно встретились, его взгляд был холодным и пустым. Ей хотелось уколоть его булавкой, ударить ногой, чтобы он не игнорировал ее. Она была его женщиной в постели, матерью его ребенка и заслуживала большего. Но все, что было, — лишь соблазн. Ей не к чему было стремиться и нечего терять. Да и ревности не было, только боль и расстройство. Он не обращал внимания ни на ребенка, ни на неродившееся дитя, которое они потеряли, — ни одной искры сожаления или горя.
Служащий при дворе заплатил ей в аванзале и отметил это на счетной палке. Ей хотелось бы знать, была ли одна из зарубочных палок предназначена для учета того, сколько Иоанн платил ей за другие услуги, но не смела спросить.
Неожиданный порыв ветра поднял ее мантилью и ударил по лицу и губам, жаля глаза. К тому времени, когда она освободилась от этого плена и засунула концы мантильи под плащ, чтоб они не выбились опять, чалый жеребец прогарцевал в ногу с ними, его мрачнолицый наездник пытался удержать его на месте среди неблагозвучия толпы. Зад жеребца опасно покачивался среди зрителей, и наездник прижал поводья так сильно, что голова животного пригнулась к груди, подчеркивая могучий крест мышц.
— Томас Стаффорд, твой дедушка, — сказал Александр, не меняя интонации.
Манди смотрела во все глаза, и по ее спине прошла дрожь. Он был так близко от нее, что можно было дотронуться. Ноги подкашивались, но она переборола себя. Она рисковала быть ударенной лошадью или солдатами, составляющими его эскорт. Глядя на копну белых волос, грубые изгибы лица, она не чувствовала зова крови, сказавшего бы ей, что это — ее родня. Ни малейшего намека.
Она закусила губу и проводила его печальным взглядом.
Потом кто-то выбежал из толпы, ребенок не старше Флориана, зачарованный колокольчиком сбруи, который упал с уздечки. Его мать закричала и ринулась за ним. Манди тоже вскрикнула, когда чалая лошадь стала бить копытами рядом с женщиной, которая подхватила ребенка и оттащила в безопасное место — по крайней мере, в безопасное от копыт. Томас Стаффорд закричал в ярости и даже, когда лошадь успокоилась, ударил женщину хлыстом по щеке. Сразу же появился рубец, и женщина, закричав, спряталась, с ребенком, в толпе.