И когда я совсем уж было поверил, что ушли мы, Марк сзади вскрикнул.
Остановившись, я посмотрел на него. Марк пытался встать, хватаясь за левую ногу. Сломал, что ли?
Никого вокруг не было, и, проклиная себя за глупость, я все же вернулся к мальчишке.
Марк жадно ловил ртом воздух.
– Больно?
– Да…
Штанина вся в крови была – неужели кость наружу вышла? Тогда все, тогда конец ему. Потом я сообразил, что у мальчишки ладони изрезаны, вот сам себя и замарал. Засучив брючину, прощупал кости. Да, вроде целы. Мышцу потянул сильно.
Только какая разница – сломал, потянул, – если погоня следом, и медлить нельзя?
– Попробуй встать.
Он встал. И даже шаг сделал, перед тем как рухнуть.
Мы оба молчали.
– Судьба твоя такая, Марк, – сказал я. – Понимаешь?
Он кивнул. На глазах уже слезы блеснули – не от боли, от страха.
– Может, и обойдется, – утешил я. – Вон, в развалины отползи и укройся. К вечеру нога отойдет, дальше сам думай…
Марк молчал.
Я плюнул с досады.
– Ну не могу же я тебя тащить! Сам посуди! Тут уж так… каждый за себя, один Искупитель за всех… Не поминай злым словом.
Мальчик начал медленно отползать к развалинам.
– Если духу хватит, так соври стражникам, что я туда убежал. – Я махнул рукой к морю. – Тебе все равно, а мне поможет.
– Я… – Он замолчал.
Ну и правильно. Чего уж тут. Я б его не гнал, даже помог бы. Сам виноват, надо под ноги смотреть.
Развернувшись, я пошел по улице, восстанавливая дыхание перед новым рывком.
– Ильмар!
Все-таки я обернулся.
Марк взмахнул рукой, и в воздухе сверкнула сталь. На мгновение я уверился, что нож летит мне прямо в лоб, и сейчас я улягусь рядом с пацаном.
Нож упал к ногам.
– Мне… ни к чему теперь…
Приловчившись, Марк на четвереньках потащился к выбитым, осевшим на прогнивших деревянных петлях дверям. Вот дурашка. След за ним тянется, только слепой не заметит.
Я нагнулся и подобрал кинжал.
По выпачканной кровью костяной рукояти шла узорная вязь. И лезвие было протравлено тем же узором, в котором какой-то герб угадывался. Старая работа, настоящий металл, подлинная сталь. А главное – не отнимал я его, мальчик сам отдал. Значит, приживется нож.
Как там Сестра сказала Искупителю, когда кинжал ему в тюрьму принесла? «От меня откажись – не обидишь, а нож возьми»…
– Сволочь ты, Марк, душегуб, убивец, – беспомощно выругался я. – Оба ведь сдохнем!
Вот так всегда оно бывает, когда удача сама в руки идет. Удача – птица насмешливая, капризная, не удержишь при себе. Я давно знаю, если повезло в чем – следом жди беды.
По любому разумению сейчас следовало мне бежать из города, то ли в холмах затаиться, то ли в береговых утесах, но не прятаться в пустом доме. Пустят хоть одну собаку вслед – пропаду. Стражник повнимательнее пройдет – тоже не спастись. Много ли навоюю, пусть даже с кинжалом дареным? Да и дюжина моя давно располовинена… что Искупителю скажу, когда в петле отболтаюсь?
Но забивать голову переживаниями было некогда. Первую залу я пробежал с Марком на руках, не останавливаясь – очень уж грязно тут было. Люди тут ночевали, и крысы, и собаки бродячие. И каждый что-то жрал, и каждый гадил.
Во второй зале оказалось почище. Наверное, потому, что потолок тут давно провалился, пол весь в деревянных обломках и осколках черепицы. Кому охота под открытым небом ночевать?
Опустил я Марка на балку, что с виду покрепче казалась, хотел еще разок высказать все… да некогда, некогда. Только махнул рукой и побежал обратно.
Перед выходом, плюнув от омерзения, набрал две пригоршни сухого крысиного помета, вышел на улицу. Разбросал вокруг, растер подошвами. Лучше бы в руках растолочь, как старый Ганс учил, да совсем уж было невмоготу. Чистоплюй я, что поделаешь.
Собаки, они крыс не любят. Да и побаиваются – кроме мелких шавок, что специально охоте обучены. Едкая вонь запах наш перешибет… опять же, если Гансу верить.
С чахлой акации, что росла у стены, я обломил ветку, стараясь, чтобы не видно было слома. Затер ранку на стволе грязью и стал заметать следы.
Сколько еще времени у меня? Минута, десять, или полчаса Сестра отпустит?
Ох не знаю.
Пыль вилась, лениво оседая. Я побежал по улице, нарочито тяжело ступая. Потом, метрах в ста, где журчал у дороги мелкий арычок, остановился и пошел назад по своим следам.
Пусть решат, что по воде ушел. Пусть поверят, пусть поищут. Арык, если повезет, до холмов дотянется, а то, глядишь, впадет в какую ни на есть речку и доползет с нею до моря.
Добежав обратно, я одним прыжком влетел в распахнутую дверь. Притворил ее, потом еще в зале прибрал немного. Точнее, восстановил прежний вид. Вроде нет следов. Вроде все сделано.
Ветку я забросил в дальний темный угол, где целая гора хвороста высилась – листья у ветки теперь пыльные, от засохших и не отличить. Вот тут кто-то и ночевал. Неужто не противно было?
– Марк, живой там? – спросил я вполголоса.
– Да. – Голосок у мальчишки был напряженный, но больше от страха, не от боли. – А вы… вы не ушли?
Как будто он своим поступком оставил мне шанс уйти! Это ведь плевком в лицо Покровительницы стало бы!
– Не ушел, – сказал я, притворяя за собой вторую дверь. Марк баюкал ногу, смотрел на меня испуганно и тревожно. – Лучше помоги.
– Да… а в чем?
– Думать помоги! – рявкнул я. – Что дальше делать? Следы я замел, только все равно сюда заглянут. Пока меня не поймают – не остынут стражники.
Марк морщил лоб, честно пытаясь помочь. Эх, не от тебя, бастарда, помощи ждать…
– Ильмар… вы вор?
Надо же. Не только я о нем обидное подумал.
– Да.
– Это дом… богатый? Был богатый?
Как будто сам не видит! Залы громадные, двухсветные, стены до сих пор стоят, на потолке рухнувшем вроде как остатки фресок проглядывают. Хороший был дом, и хозяин не бедствовал.
– Да. Купеческий дом или офицерский. Купеческий, пожалуй, офицер бы такое богатство не бросил. Да и планировка купеческая.