Коллеги Нектария посмотрели на меня с интересом.
– Я читал письма Книппер к Чехову, – сообщил Аркадий. – Очень занимательно.
– Возьми паспорт, – переходя на «ты», сказал Нектарий.
– А аттестат?
– Аттестат останется у нас до окончания экзаменов. В случае, если не поступишь, мы тебе его вернем.
– Поступит, – уверенно сказал Аркадий.
– Вот твой экзаменационный лист. На каждый экзамен приходи с ним и с паспортом.
– И со шпорами, – вставила Елена.
– И со шпорами, – усмехнулся Нектарий. – Да, чуть самое главное не забыл, – ты нуждаешься в общаге?
Я ожидала этого вопроса и, если бы его не последовало, мне пришлось бы самой узнавать у них, где мне жить на период экзаменов. Эти трое сидели передо мной, как жрецы древнего культа, они – я почему-то не сомневалась, – все были москвичами, и, закончив принимать абитуриентов, разойдутся по своим уютным квартирам.
Мне хотелось сказать «не нуждаюсь», но, представив холодную ночную улицу города либо зал ожидания на вокзале, где кругом – менты и бомжи, я проговорила:
– Да, нуждаюсь.
Небо не рухнуло на землю и не случилось всемирного потопа.
– Хорошо, – сказал Нектарий. – Адрес общаги знаешь? Вот с этой бумажкой – к коменданту…
Между двумя утрами: тем, когда я впервые увидела памятник Михайло Васильевичу, и еще одним июльским утром, когда я стояла у этого же памятника со следами слез на лице, не знающая, куда пойти и что делать, – прошло пятнадцать дней. Мне казалось, что первые дни в Москве я жила по своему собственному, изюминскому, времени. Времени – октябрьской мушке, привезенной мною из родного городка в сумке и застрявшей в моих волосах. Но московское время – паук, одним броском умерщвляло октябрьскую муху и вступало в свои права, заставляя дни лететь подобно оперённой стреле.
В суетливой дымке экзаменов я не замечала ничего вокруг; приходила в общагу, валилась на продавленную, нечистую кровать, едва успевая перемолвиться парой фраз с соседками по комнате: Татьяной и Дарьей. Татьяна приехала покорять Москву с Кубани, со станицы с веселым названием Задорные Дворики. Дарья – из Новосибирска, города, судя по ее рассказам, многолюдного и перспективного, в котором есть метро, пусть не такое, как в столице, но все-таки…
– Новосиб – столица науки, – говорила Дарья, поглядывая на меня и Татьяну, – По количеству живущих в нем кандидатов намбер ван в России.
Она бахвалилась своим городом так часто, что Татьяна, наконец, не выдержала:
– Если твой Новосиб такой намбер ван, то чего ты сюда приехала?
Дарья не нашла, что ответить.
«ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ ЛИСТ
Книппер Марина Александровна
Сочинение – хорошо.
История – удовл.
Английский язык – неуд».
Последняя строчка, как приговор. Я разжала кулак – ветер подхватил клочок бумаги и, кружа, понес в сторону Кремля. Быть может, ветер бросит листок под ноги седеющему, но все еще привлекательному президенту, тот поднимет его и, прочтя, с досадой покачает головой: «Эх, не поступила Марина. Не могла английский сдюжить».
Воспоминание об экзамене по английскому было мучительно: My name is Marina. I was born in Izuminsk. My mother is a teacher. My father is a fireman и т. п. В Изюминске мне этого хватало, а здесь…
«Прощай», – шепнула я юноше Михайло и, выйдя за ворота, пошла вверх по улице, носящей мягкое, совсем не подходящее ей название: Моховая.
Поезд на Изюминск каждый день подходил к утреннему перрону, забирал пассажиров, ждал меня, и отправлялся, так и не дождавшись.
В журнале, обнадеживающе-толстом, с простым, всем понятным названием «Работа и зарплата», я нашла вакансию: «Продавец-консультант. Зарплата 30 тысяч рублей. Жилье предоставляется».
Жилье – это однокомнатная квартира в Свиблово, заставленная кроватями, завешенная тряпками. Здесь уже жили три девушки, и я должна была стать четвертой.
– Хозяйка просит двадцать восемь, – сообщила Ирина Мухамедовна, представившаяся директором компании. – Двадцать восемь на четыре – семь тысяч. С первой зарплаты рассчитаешься.
– Хорошо, Ирина Мухамедовна, – сказала я.
– Ну, устраивайся. Девочки помогут. А я побежала.
Хлопнула металлическая дверь.
Девочки смотрели на меня настороженно. Одна – высокая, стройная, с открытым красивым лицом, обрамленным русыми волосами, вторая – полнокровная толстушка, в моем городке ее бы назвали бой-бабой.
Из кухни вышла третья, с виду несколько старше своих товарок, худая и плоская.
– Проходи, чего стоишь, – сказала она. – Не бойся, мы не проститутки.
Ее подруги захихикали, я растерянно молчала.
– Меня Илана зовут, – представилась самая старшая.
– Это, – кивнула на русоволосую красавицу, – Ольга. А это, – Жанна.
Толстушка кивнула.
– Тебя, рыжая, как звать?
– Марина.
– Откуда ты такая?
– Из Изюминска.
Девчонки снова захихикали.
– Ой-ой, как смешно, – одернула их Илана. – Сами-то откуда? Ты, Марина, как я погляжу, совсем еще ребенок.
– Почему?
– По кочану и кочерыжке. Тебе очень повезло, что здесь не бордель, а Ирина Мухамедовна – не мамочка – сутенерша.
– Иланка, да она, похоже, и слов-то таких не знает, – сказала Ольга. У нее был несколько тонковатый, но приятный голос.
– Каких слов?
– Ну, бордель, сутенерша…
– Не знаешь?
Илана посмотрела на меня.
– Нет, – призналась я.
Три товарки уставились на меня, как на розового слоника.
– И вправду, сущее дитя, – проговорила толстушка, у которой голос, как и положено, был низкий и грудной.
– Сколько тебе лет? – спросила Ольга.
– Восемнадцать, – соврала я: на деле тогда мне едва исполнилось семнадцать.
Жить в Свиблове было легко и беззаботно. Девочки опекали меня, особенно Илана, у которой (мне по секрету сообщила Ольга) в забытой Богом липецкой деревне осталась дочка одного возраста со мной. Вообще, все три мои соседки приехали из медвежьих углов широкой нашей страны.
По вечерам мы усаживались каждая на свою кровать, и, хрустя чипсами либо попкорном, смотрели по DVD фильм или мультик, что попадалось под руку. Шевелились занавески, ползала по ним кудрявая тень, и почему-то приятно было знать, что тень эта от могучего тополя за окном, в ветвях которого застрял ветер.
Когда фильм заканчивался, Илана выключала компьютер: