Мы стали подниматься по шахте лифта, осторожно ступая на ржавые перекладины металлической лестницы.
– Поговорили?
Наверху нас встречал Киркоров. Он подмигнул мне, скользко улыбаясь. Значок «Работник парковки №56» поблескивал на груди.
Киркоров смутился, прикрыл значок.
– Безделушка. Правда, красиво?
Я не ответил, борясь с желанием двинуть его по роже: теперь я знал, кто подсматривал за нами.
– Киркоров, мы с Андреем жутко проголодались. Как думаешь, Снегирь расщедрится на доппаек?
– Сомневаюсь, – Киркоров почесал рукой изуродованную сторону лица.– Он и так не в восторге, что появился лишний рот.
Я хмыкнул:
– Как будто я навязывался.
– Не слушай его, – засмеялась Марина.– Киркоров мастер пошутить.
– Мастер, да, – я снова кинул взгляд на значок.
– Что ты уставился, дикий? – окрысился вдруг возрожденец.
Я шагнул к нему, схватил за грудки. Марина охнула.
– Держись подальше от меня и моей женщины.
– Твоей женщины? – изо рта Киркорова несло падалью. – С каких это пор?
Я потянулся к ножнам, – черт, нет заточки!
– Андрей, отпусти его.
Я оттолкнул Киркорова, тот ударился спиной о стену, выругался.
Мы пошли прочь по развалинам какого-то здания. Злоба плескалась во мне, заставляя скрежетать зубами.
– Чего ты вызверился на него? – Марина схватила меня за рукав. Я освободился.
– Ничего.
Впереди показалась наполовину обрушившаяся стена из красного кирпича, показавшаяся мне смутно знакомой. На нескольких уцелевших башенках нахлобучены снежные шапки.
– Вообще – то Киркоров предлагал мне стать его самкой, – призналась Марина, поеживаясь от холода.
– А ты?
– Послала его. Ты видел эту рожу?
– У меня рожа не лучше.
– Это не тебе судить.
Марина нашла место в стене, где слом был значителен, проворно вскарабкалась на нее.
– Скорее, Андрей!
За стеной – площадь, еще дальше – многочисленные развалины, поросшие кустарником и невысокими деревцами. Слева от нас – груда кирпича, справа, – руины какого-то храма: сломленные чудовищной силой разноцветные башенки лежат в снегу в каком-то пугающем порядке, точно игрушки, разложенные ребенком-великаном.
Марина спрыгнула со стены. Подметки ботинок глухо ударились о камень. Махнула мне рукой: «Давай!». Я последовал вслед за ней.
– Ты чего?
Я кружился на месте, пытаясь представить, как здесь было до Дня Гнева.
– Знакомое место.
Марина рассмеялась.
– Ты еще не догадался? Мы же на Красной площади. Видишь?
Она указала на приземистое здание, давшее трещину прямо посреди короткого слова «Ленин».
– Мавзолей Ленина. В нем хранилась мумия вождя, до тех пор, пока ее не украли сектанты. А вот там, под снегом, – циферблат часов и гигантская звезда, – все это было водружено на Спасскую башню. Видишь красный пенек? Раньше это была Спасская башня. Вон – развалины Исторического музея, кстати, в них можно нарыть массу прикольных вещиц, а вот это – Храм Василия Блаженного. Сюда-то нам и надо.
Перед Храмом – оплавленная статуя: мужчина с изуродованным лицом призывает к чему-то сидящего безголового мужчину, воздев к небу обрубок руки.
– Минин и Пожарский, – сообщила Марина. – В книжке «История для седьмого класса» написано, что они спасли Россию от интервентов. Интервенты, – это, наверное, враги. Раньше Красная площадь была культовым местом, центром столицы: здесь базировалась власть.
– А что же сейчас?
– Сейчас Красная площадь – это, по сути, окраина Московской резервации, запретная зона, как и весь центр бывшей Москвы. Это место называется Пустошь. Тут мало кто подвизается, – сектанты, мародеры. Стрелки здесь появляются редко, – какой смысл? Одни развалины… Вся жизнь резервации кипит в Кузьминках, в Выхино, в Бирюлево. Власть же резервации располагается где-то в районе ВВЦ.
– Власть?
– Ну да, Лорд-Мэр. Пойдем скорее. От голода в животе бурчит.
Обогнув занесенную снегом башенку, мы очутились на каменной лестнице. У двух плит, положенных одна на другую, Марина остановилась.
– Здесь проход, – кивнула на широкую щель. – Протиснешься?
– Угу.
– Тогда первый.
Я замешкался: вспомнился шприц, с сидящей на кончике иглы луной, боль, пронзившая шею…
– Ты чего?
– Ничего, – я полез в щель.
Здесь было темно и пахло сыростью. Что-то ударило меня по виску, я охнул от неожиданности, и тут же услышал из темноты рядом с собой недовольный голос Марины:
– Чего ты не отошел? Больно?
Это она, спрыгнув, задела меня носком ботинка. Я потер висок:
– Зачем мы сюда?
– Много веков назад здесь находились кельи, седые старцы молились за царя и отечество и вели летопись эпохи.
Впереди блеснул огонек свечи.
– Букашка, – окликнула Марина. – Это мы.
Букашка приблизилась. В тусклом свете сального огарка она показалась мне одним из тех старцев, которых упомянула моя женщина.
– Снегирь вас ждет, – негромко сказала Букашка. Она достала из-за пазухи вторую свечу, зажгла. – Возьми, Марина.
– Спасибо, Бука.
Мы двинулись вперед. Свод был такой низкий, что мне пришлось нагибаться. Букашка не пошла с нами, а, найдя у стены приставную лестницу, вскарабкалась по ней до светлого пятна на потолке и исчезла в нем. Должно, отправилась искать своего дружка – Киркорова.
– Это здесь, – Марина остановилась у деревянной двери, округлой сверху. Постучала.
– Пришли? Проголодались?
Рыжебородый детина, похоже, не был рад нам. Кроме него, в келье находился Вовочка, а еще – многочисленные ящики, мешки, бочки.
– Проголодались, – жизнерадостно ответила Марина. – И нам положен доппаек.
– Доппаек? – Снегирь скорчил на лице болезненную мину. – Да, кажется, Христо говорил…
– Не кажется, а точно говорил, – вставил Вовочка безразличным тоном. – Дай им что положено, Снегирь, не жмись.
– Не жмись, не жмись. Запасы что – бесконечные?
Ворча, Снегирь извлек из ближайшего ящика два черных пакета. Один протянул мне, другой – Марине.
– Здесь по две банки, – сообщил он, сглатывая слюну.
– Эх, Снегирь. – вздохнул Вовочка. – Ты снова запамятовал, что Христо приказал выделить Андрею экипировку. Не дело ему расхаживать по резервации одетым по-дикарски.