– Меня это изводило с той самой ночи, когда мы встретились с мистером Кендаллом, – сказал доктор. – Та фраза насчет «тропической лихорадки» у флотского писаря. Директор и правда хорошо его помнил. «Обескураживающе и трагически» – так он выразился, хотя забыл, что больной был моряком. Затем он принялся описывать симптомы, и я понял, что нашел владельца гнездовища.
– Пуидресер, – прошептал я.
– Да. Когда его привезли в больницу, он был на последних стадиях заражения и утратил способность связно мыслить и говорить. При нем не было ничего, чтобы установить его личность, и он отказывался назвать – или уже не помнил – свое имя. Единственное, что, по словам директора, он кричал, было: «Гнездо! Проклятое человечье гнездо!» Это явно возбудило любопытство Кернса. Он не монстролог; понятия не имею, слышал ли он когда-нибудь о гнездовище магнификума, но вопли боли и впечатляющая симптоматика наверняка предупредили Кернса о том, что он имеет дело с чем-то монстрологическим.
Моряк умер через несколько часов после того, как его привезли в больницу. Кернс подписал распоряжение кремировать тело – обычная предосторожность при столкновении с неизвестной болезнью.
– И затем поступил точно так же, как поступил бы я, – сказал монстролог. – И я именно это и сделал. Конечно, ты уже догадался, что именно.
Я не догадался, но решил попытать счастья.
– Вы пошли в военно-морское ведомство выяснить насчет недавних…
– О, ради бога, Уилл Генри! Ты ведь слушал, не так ли? Ни Кернс, ни директор госпиталя не знали тогда, что он был писарем на флоте.
– Но Кернс говорил мистеру Кендаллу…
– Да, после того, как выяснил, кто был покойный. Это я и спрашиваю. Как он – и я – выяснил, кто был этот человек?
Я попытался снова.
– Он не называл своего имени. У него не было при себе документов… Кто-то его сдал в больницу?
Он улыбнулся.
– Уже лучше. Да, его привезла некая Мэри Элизабет Маркс. Она утверждала, что нашла его в сточной канаве на расстоянии квартала от ее квартиры, в доме номер 212 по Масбери-стрит: меньше, чем в миле [87] от госпиталя. Она заявила, что не знает его и никогда его прежде не видела: ни дать ни взять добрая самаритянка. Кернс разыскал мисс Маркс – как и я через несколько месяцев, – и нам обоим не понадобилось много времени, чтобы выбить из нее правду. Больной был ее клиентом. Мисс Маркс, видишь ли, зарабатывает себе на хлеб… развлекая молодых, и не слишком молодых, моряков… и иных военнослужащих любого толка, или гражданских, которым нравится, когда их… развлекают… развлекательные леди.
Он прочистил горло.
– Я предпочел бы этого не знать. Да, она была дама легкого поведения. Сперва она держалась своего рассказа, но потом я сообщил ей, что знаком с Кернсом, и ее настроение переменилось, от угрюмого до смешливого как у школьницы. «Ох, так вы про доктора Кернса. Ну, этот-то просто дамский угодник, – хихикая, сказала она. – Да и красавчик к тому же!» «Он мой старый друг», – сказал я ей, на что она ответила, взяв меня под руку: «Ну, друг доктора Кернса, начальник, мой друг…» Она призналась, что покойник был ее постоянным клиентом; что на самом-то деле он жил с ней в квартире на Масбери-стрит с тех пор, как был списан на берег – за неделю до того, как заболел; и что она скрыла правду, боясь, что хозяин выселит ее за проживание с мужчиной вне таинства брака. При слове «брак» она расплакалась. Она любила Тима; шли даже разговоры о свадьбе. Я не понимаю, сказала она мне, как жестока к ней была жизнь, как ее отец избивал и затем бросил ее мать, как ее мать впоследствии умерла от чахотки, оставив Мэри без крыши над головой христарадничать за кусок хлеба, а позже – торговать своим телом. Тимоти должен был стать ее спасителем, и вот ее спаситель умер.
Он покачал головой; темные глаза сверкнули.
– Она сохранила сундук со всеми его пожитками, включая сувениры и личные вещи, которыми Тимоти оброс в дальних странствиях. Кернс просил разрешения осмотреть их. Это может помочь, объяснил он ей, в расследовании причин таинственной кончины бедняги. Ты, конечно, знаешь, что он в том сундуке нашел. «Ну, и что это тут у нас? – спросил он. – Похоже на… Знаешь, что он все время повторял Мэри? «Гнездо! Проклятое человечье гнездо!» Мэри Маркс была в ужасе. Она поклялась, что никогда не видела гнездовища и что Тимоти ни разу о нем не упоминал. Так что Кернс задал ей тот же самый вопрос, что и я.
Он сделал паузу. Я знал, чего он ждет.
– Каков был последний порт его захода перед тем, как он списался на берег? – рискнул я.
– А, робкий луч солнца наконец пробился сквозь тучи! Да, и ты знаешь ответ, хоть и без деталей. А детали следующие: Тимоти Стоув служил судовым писарем второго класса на корабле Ее Величества «Ахерон». Этот фрегат только что вернулся из рейса в Аравийское море – по доставке припасов гарнизону протектората Сокотра.
Уортроп поспешил назад в гостиницу – сообщить Аркрайту новости. Однако, к своему удивлению, монстролог обнаружил, что его компаньон еще не вернулся.
– Меня не было несколько часов, а его поручение не должно было занять и вполовину столько времени, сколько мое. Я прождал больше часа; за это время солнце уже начало садиться, а от Аркрайта по-прежнему не было ни слуху ни духу. Я начал беспокоиться, что был неправ насчет Кернса. Может быть, он вовсе не покидал Англию, и Аркрайт невольно вошел прямо в берлогу к медведю. Как близок к правде я был с этой метафорой! Спустилась ночь, а вместе со светом дня меня покинула и надежда на скорое возвращение Аркрайта. Я решил, что у меня нет выбора, кроме как пойти его разыскивать, а это означало начать с Дорсет-стрит – негостеприимное место даже средь бела дня, не говоря уж о туманной ночи.
Он вздохнул, потягивая себя за нижнюю губу.
– Возможно, они выследили меня по пути – как один из них, судя по всему, выследил Аркрайта – или предугадали, что я туда приду, когда буду его искать. Я не отошел и двадцати ярдов [88] от места, где меня высадил кэб, когда из тумана выступила исполинская тень. Я успел заметить, как в свете фонаря мелькнули медно-рыжие волосы, как взметнулась рука, увидел вспыхнувший блик на пистолетном стволе, и затем темнота – полная темнота.
Очнувшись, монстролог почуял запах неочищенных сточных вод и услышал далекое эхо капающей воды; тени судорожно мелькали в свете фонаря, а его спина была прижата к холодным влажным камням. Он был связан по рукам и ногам, запястья – стянуты за спиной и скреплены с петлей на шее короткой веревкой. «Как собачий поводок, привязанный к ошейнику, так что даже самое слабое движение мгновенно затягивало петлю, чтобы я, так сказать, не лаял».
Рядом с ним на краю канализации валялся Аркрайт – точно так же связанный, в сознании и, на взгляд Уортропа, удивительно спокойный для таких обстоятельств. «Словно это был для него обычный случай – очнуться с петлей на шее в городской канализации, с изрытым оспой лицом рыжего русского громилы в футе [89] от его собственного».