Патрик откашлялся:
– Полагаю, сейчас все зависит от того, что вы подразумеваете под словом «скомпрометировать», сэр. Если вы в самом деле хотите вызвать меня на дуэль, то сперва посоветуйтесь с Джулианой. Не думаю, что она испытывает горячее желание сделаться вдовой.
По комнате прокатился изумленный вздох, однако Патрик смотрел лишь на лицо матери. Он вовсе не хотел преподнести ей новость столь причудливым образом, но разве у него был выход?
Вдовствующая графиня выглядела так, словно прошла через ад. Он тотчас заметил темные круги у нее под глазами и то, как скулы еще четче обозначились на осунувшемся лице. Но эти печальные перемены куда меньше бросались в глаза, чем вспышка изумления, вызванная неожиданным заявлением сына.
– Но это просто немыслимо! – Голос матери уязвил совесть Патрика, и без того неспокойную. – Она же присутствовала на похоронах твоего отца и ни словом не обмолвилась о…
Патрик хмуро кивнул:
– Мы поженились в Шотландии четыре дня назад.
– Но я не понимаю… – Голос матери был так же сух и напряжен, как и ее пальцы, теребившие черные креповые юбки. – Как ты мог жениться на леди, которая… – Она сглотнула и перешла на шепот: – Которая обвинила тебя в убийстве Эрика!
Этот простой вопрос требовал ответа и у него самого, причем ответа правдивого. Патрик колебался. Толпа людей в трауре, заполонившая холл, и не думала редеть. Отступать было поздно – требовалось дать внятное объяснение.
– Она больше не считает меня убийцей, мама.
С минуту графиня задумчиво глядела на сына, затем перевела взгляд на Джулиану. На губах у нее вдруг заиграла слабая улыбка.
– Тогда мне, видимо, следует вас поздравить. Я рада приветствовать новую леди Хавершем в Соммерсби.
– Вы что, тут все с ума посходили?
Сквозь толпу пробирался Джонатан Блайт, один из кузенов Патрика.
В том, что Блайт спустя неделю после похорон все еще околачивался здесь, не было ничего удивительного. Как и в том, что он старательно и публично скорбел о смерти человека, чьего благоволения всегда добивался. Патрик помнил, что Блайт вечно путался у них под ногами, проводя порой в Соммерсби по несколько месяцев кряду. Однако сейчас Патрика покоробило, что этот юнец, находясь в его собственном доме (ведь теперь это его дом!), произносит столь оскорбительные речи. Да и взгляд Блайта, полный нескрываемой неприязни, вовсе не подобал близкому родственнику.
– Помилуй бог, ведь он убил родного брата! – прорычал кузен.
Патрик сдерживался из последних сил. Да, Блайт первым произнес вслух эти страшные слова – и наверняка будет не последним. Найдутся и другие, которые станут кричать об этом во весь голос. Кузен лишь первая ласточка – вскоре на голову Патрика обрушится вся тяжесть гнева оскорбленной родни. В письмах отец намекал на подобные настроения в доме, и главным зачинщиком обвинений был именно Блайт…
– Кто-нибудь, пошлите за судьями из магистрата! – откликнулся в толпе чей-то голос.
– Ему самое место в застенке! – А это уже тетя Маргарет, сестра его отца и матушка Блайта.
В толпе послышались возгласы одобрения, и Патрик почувствовал себя в роли мишени на соревновании лучников…
– Разве так подобает приветствовать нового графа? – раздался вдруг одинокий голос. – Помните, его пока не признали виновным!
Все разом смолкли и обернулись. Обернулся и Патрик, пытаясь понять, кто так храбро осмелился перечить большинству. Вперед выступил человек, в котором Патрик узнал Джорджа Уиллоуби, еще одного своего кузена.
И, возможно, единственного союзника здесь…
Большинство из тех, кто сейчас столпился в холле, присутствовали на том самом ноябрьском приеме, развлекаясь и пируя за счет хозяев. Тогда Патрик искренне считал Уиллоуби таким же нахлебником, как и остальные, и теперь ощутил жгучий стыд…
А ведь Уиллоуби должен ненавидеть его столь же яростно, как и Блайт. Причина была на поверхности: из-за случившейся трагедии репутация обоих кузенов в глазах высшего света также оказалась запятнанной. Впрочем, их репутация в свете всегда оставляла желать много лучшего… но теперь, когда один из членов семьи подозревался в страшном преступлении, тень его греха падала на всех без исключения родственников. Положение существенно осложняло и то обстоятельство, что, если бы Патрика осудили, оба кузена имели право претендовать на титул. Никто из родни не был заинтересован, чтобы семья вовсе лишилась титула и тот отошел бы к английской короне.
Патрик нерешительно протянул руку:
– Я рад, Уиллоуби.
Кузен, с секунду поколебавшись, ответил крепким рукопожатием: – Взаимно, Хавершем.
Этот публичный жест слегка разрядил напряжение, охватившее толпу. Дворецкий, придя наконец в себя, закрыл входные двери и отвесил Патрику запоздалый, однако почтительный поклон:
– Добро пожаловать домой, милорд!
Патрик слышал эти слова из уст мистера Питерса без малого тысячу раз, но они всегда были обращены к отцу. Теперь, когда они адресовались ему, Патрик, в который уже раз, задумался: не совершает ли он непоправимую ошибку? Ведь мистер Чаннинг понятия не имел, каково это – быть графом. Да, собственно, никогда и не желал этого знать.
Он хотел одного – сбросить с плеч тяжкий груз подозрений в убийстве и сделать все, чтобы его семья не влачила жалкое существование. А для этого ему необходимо было возложить на себя тягостное бремя графского титула…
Мистер Питерс тем временем разогнал по своим местам праздношатающихся любопытных слуг, приказав одной из служанок вытереть с пола лужу. Гости тоже начали расходиться, однако, судя по неодобрительным взглядам, которые многие бросали на мистера Чаннинга и его супругу, Патрик мог только догадываться, что у них на уме. Ну и ладно – Бог даст, завтра большинство уедут в Лондон. Родственнички, как и обычно, загостились…
Когда холл наконец опустел, Патрик почувствовал, что вновь может свободно дышать. Остались лишь его мать, Джулиана и лорд Эйвери. Глаза вдовствующей графини влажно поблескивали – однако это были вовсе не те слезы, что она проливала в день смерти Эрика. Патрику стало мучительно стыдно – ведь причиной материнских слез был он.
– Мне так жаль, что тебе пришлось в одиночестве пережить отцовскую кончину, – нежно произнес Чаннинг.
– Меня утешали твои письма. Но я счастлива, что ты наконец вернулся домой!
Патрик заморгал:
– Мои… письма?
Он ни разу не написал матери, считая это излишним в печальных обстоятельствах. Он полагал, что она знать его не желает!
– Твой отец читал мне вслух эти письма. Я храню их все до единого. – Губы ее задрожали. – На тот случай, если они понадобятся твоему защитнику в суде, в качестве доказательства того, где ты был все эти месяцы.