— А сколько еще идти, где это?
— Недалеко. — Я посмотрела налево. За нами был «Лондонский глаз», дальше — Оксо Тауэр [56] и элегантные белые мачты Хангенфордского моста. Крачки пикировали и ныряли под воду. Под нами проплыл прогулочный катер, оставив за собой шлейф воды.
— А Майк там будет? — спросила она. — Я увижу его?
— Да.
— Не могу поверить, что делаю это, — сказала она. — Вот так запросто позволяю тебе тащить меня неизвестно куда без намека, что это и где.
— Ты делаешь это потому, что попросила меня проследить за Майком, и теперь я собираюсь показать тебе то, что обнаружила. — Мы продолжили путь в молчании.
— Еще далеко? — спросила она, когда мы перешли на противоположную сторону моста.
— Нет. Уже нет. — Я остановилась на территории больницы. — Вообще-то мы пришли.
— Куда? Это больница.
— Правильно.
— Мы идем в больницу?
— Да. Пошли. — По указателям мы пришли к главному входу.
— А зачем? — спросила Хоуп. Я не ответила. — Зачем? — повторила она, когда мы вошли в раздвигающиеся двери.
— Потому что там мы найдем Майка. — Мы прошли цветочный ларек и газетные стойки, через приемную направились к лифтовой площадке, на которой ждали человек десять — двенадцать. — Сюда он и приходил.
— Я не понимаю, — прошептала она. — Он не болен? Только не говори мне, что он болен, Лора.
— Нет.
— Тогда что мы здесь делаем, ради всего святого? — Двери лифта раскрылись, и мы вошли. — Он кого-то навещает? — пробормотала она. Я нажала кнопку седьмого этажа.
— Да. Навещает. — Лифт остановился на третьем этаже, и другие пассажиры вышли; больше никто не входил. Мы остались одни.
— Клэр? — спросила Хоуп. — Он навещает Клэр?
— Именно.
— О! О Боже! Она больна?.. — Я не ответила. — И все? Он навещает ее, потому что она больна? Бедная женщина… но что с ней такое? Наверное, дело серьезное, если он приходит сюда уже два месяца. Ну почему ты не расскажешь мне все, Лора? Почему ты ничего не говоришь?
— Потому что хочу, чтобы ты увидела все своими глазами.
— Но я не понимаю, — взмолилась она. — Зачем эти тайны? И кроме того, если она болеет, то вряд ли обрадуется, увидев жену своего приятеля около кровати!
«Седьмой этаж. Двери открываются…»
Когда мы вышли, Хоуп увидела указатель на стене. Она побелела.
— Мы пришли куда надо?
— Да.
Она прикрыла рот рукой.
— Ты уверена?
— Уверена.
— Так, значит… — Она ахнула. — О Боже… ребенок?
— Да, ребенок.
— О Боже! — повторила она. — Ребенок. Ребенок… — Она покачала головой. — О Боже… Я не могу войти, Лора.
— Я думаю, ты должна.
— Я не могу. Я не смогу… — Она широко раскрыла глаза и с осуждением посмотрела на меня.
— Доверься мне.
— Довериться тебе? С какой стати? Как ты жестока! Жестока… — Ее губы искривились от разочарования. — Ты садистка, ты палач. Надо же — привести меня сюда!
— Думай что хочешь, но это не так.
— Зачем тогда ты привела меня сюда? Чтобы ткнуть носом? Я не понимаю. — Она яростно рылась в сумке в поисках платка. — Господи, зачем я тебя попросила?! — рыдала она. — Зачем я просила тебя помогать мне?!
— Но ты попросила, — прошипела я, нажала красную кнопку, и сестра открыла нам дверь.
— Здравствуйте, — сказала она. — Вы заходили к нам пару дней назад, да?
— Да. А это моя сестра. — Хоуп изобразила улыбку.
— Идите прямо по коридору. Вы знаете дорогу.
Теперь Хоуп скулила от горя как собака.
— Ты… дрянь, — прохрипела она, пока мы мыли руки в комнате для посетителей, как требовалось. — Что ты о себе возомнила? Заставила меня явиться сюда, чтобы я увидела, что мой муж не только мне изменяет, но что у него еще и ребенок есть! Зачем ты так поступаешь со мной? — шипела она, хватая зеленое бумажное полотенце. — Что за извращенное удовольствие ты испытываешь при виде того, как я… бьюсь в агонии?! — Она наступила на педаль мусорного ведра и швырнула смятое полотенце туда. Я не стала отвечать. — Ты мстишь мне за что-то, что было в детстве? За что ты хочешь наказать меня двадцать лет спустя?
Мы прошли по коридору, больше не разговаривая, вслушиваясь в плач младенцев и приглушенные разговоры посетителей. Мы слышали, как подошвы наших туфель скрипят, ступая по линолеуму.
— Зачем ты это делаешь? — вполголоса причитала Хоуп. — Что я сделала тебе, что могло бы оправдать твою жестокость, Лора, такое демонстративно жестокое, манипулятивное, маниакальное поведение? Да зачем, зачем же ты поступаешь так со мной, зачем, во имя всего святого? Это так мерзко, что я просто не пони… маю… Я… ох…
Поодаль, не подозревая о нашем присутствии, стоял Майк. Рукава его рубашки были закатаны, и он ходил из стороны в сторону с младенцем на руках, а его лицо выражало сострадание и нежную заботу.
— Тсс… милая. Тсс… не плачь. Не плачь, мое дорогое дитя… ну-ну… вот так… Тсс… ты поправишься… Тсс… Тсс… Не плачь… не плачь…
Хоуп стояла как вкопанная, наблюдая, как Майк успокаивает плачущего ребенка.
— Я не могу это видеть. — Она качала головой. — Я не… я просто… не могу.
— Тсс… Не плачь… Не плачь…
— Так вот куда он приходил?
— Да.
— Все это время?
— Не плачь…
— Я не могу этого выносить, — просипела она. — Мне пло-охо… О Боже… О Боже мой… ребенок! Ребенок! А где эта… Клэр тогда? — пробормотала она. — Где она? Я хочу посмотреть на нее — теперь, раз уж мы тут. Я хочу посмотреть на женщину, которая родила ребенка моему мужу. Женщину, которая уничтожила мой брак, мое будущее и всю мою… жизнь! Где она? Где она? Где Клэр? — не унималась она. — Скажи же мне, Лора!
— У него на руках, — спокойно ответила я.
— Что ты имеешь в виду?
— Он держит ее на руках.
Она захлопала глазами.
— Но… я не понимаю.
— Клэр — это ребенок.
— Клэр — это ребенок? Но… тогда… кто же ее мать?
Я пожала плечами:
— Я не знаю. И Майк тоже. Он никогда не видел ее — и никогда не увидит.
Хоуп смотрела на меня так, словно я ни с того ни с сего заговорила на другом языке.
— Тогда… что?..
— Мать Клэр была героиновой наркоманкой, поэтому Клэр от рождения тоже страдает героиновой зависимостью. А дети, рожденные от матерей-наркозависимых, страдают от абстинентного синдрома, поэтому им нужен кто-то, кто бы обнимал их и укачивал, ходил с ними и успокаивал, потому что они нервные и много плачут. У них сильный тонус мышц, поэтому им трудно заснуть, и им нужно как можно больше внимания, а у сестер не всегда хватает на это времени. Поэтому Майк вместе с другими добровольцами помогает им эти два месяца. Он не подозревает о том, что мне все известно и что я разговаривала с медсестрой, которая курирует программу.