— На тебя столько дерьма вылили за последние несколько недель, но я знаю, что все это именно дерьмо и что у Ника были свои причины сделать то, что он сделал. И если бы кто-нибудь спросил меня, способна ли ты причинить такие страдания своему мужу, чтобы у него произошел срыв, я бы ответил: «Конечно, нет». — Я молчала. — А пресса постаралась прилепить к тебе ярлык виноватой стороны… и уж «Семафор» отличился особенно.
— Да. Но…
— Что? — Мы услышали, как часы пробили четверть двенадцатого. Приближалась полночь.
— Но вообще-то, Том… он был прав. Я чувствую себя виноватой в исчезновении Ника.
— Почему? — Наступила тишина. — Ты не виновата. Ты не можешь отвечать за то, что происходило у него в голове.
— Разве нет? А по-моему, да. — Снаружи слышалась сирена «скорой».
— О чем ты говоришь?
Я помолчала.
— Случилось кое-что… с чем он не смог смириться.
— Ты не обязана рассказывать мне, Лора.
— А я хочу рассказать. Но ты будешь единственным, кто узнает об этом. — Теперь я поняла, что никогда не говорила об этом Люку. — Мы попали в аварию за несколько дней до Рождества.
— Да, я помню — Ник получил травму головы. Ты говорила, это могло повлиять на то, что случилось с ним потом.
— Да, я так сказала. Только сама не верила своим словам, потому что знала истинную причину. Я знала ее все эти три года. Я кое-что сделала… точнее, сказала, с чем он не смог справиться.
— Что ты сказала? — спросил Том.
Я слышала, как дышу.
«Ты убил нашего ребенка…»
— Я обвинила его…
«Ты убил нашего ребенка…»
— Я была беременна… — объяснила я. А потом рассказала, что сказала Нику.
— Ты была беременна? — в оцепенении пробормотал он.
— Да. Осенью 2001-го.
— Я понятия не имел.
— Я тебе не говорила и никому не говорила, да и в любом случае ты был занят своими проблемами — это случилось через пару месяцев после того, как родился Габриэль. К тому же живот еще не был заметен и с утра меня почти не тошнило.
— Но… это из-за того, что… — Он сделал паузу. — Ник хотел, чтобы ты… сделала аборт? Все дело в этом?
— О… нет! Нет, он очень обрадовался — мы оба обрадовались. Мое положение обнаружилось в конце сентября, когда мы отдыхали на Крите. — Я вспомнила, как Ник стоял на балконе отеля в своей синей шелковой рубашке с тропической рыбкой и сиял от радости. — А потом я струхнула, и мы решили никому не говорить — даже моим сестрам, — до тех пор пока не пройдет шесть недель. В четырнадцать недель мы сделали первое сканирование, все было нормально. — Я замолчала, вспоминая учащенный стук сердца ребенка — как у птицы, — когда датчик прижали к моему животу, а потом и удивительное изображение крохотного тельца, покоящегося в матке, с приподнятой, будто в приветствии, ручкой.
— И мы решили, что расскажем всем на Новый год: я так переживала, как сказать об этом Фелисити, ведь она очень страдала из-за того, что никак не может забеременеть. Но именно тогда мы и планировали сказать.
— А что же произошло?.. — пробормотал Том. Мы сидели и перешептывались в темноте, и мне показалось, что мы в исповедальне, а он священник.
— В субботу перед Рождеством мы поехали на вечеринку в Сассекс — благотворительный вечер для «Суданиз», поэтому ехать пришлось, хотя мне не хотелось, потому что эта идея не вызывала у меня радости. И по дороге домой мы попали в аварию — съехали с дороги и угодили в канаву. Нас отвезли в больницу, и я сказала медсестрам, что беременна, а они ответили, чтобы я не переживала, потому что дети надежно прикреплены внутри. А когда я вернулась домой, то прочла в книжке «Чего ждать, ожидая ребенка?», что женщины в серьезной аварии даже ломают кости, но при этом ребенок нисколько не страдает. Так что мне, наверное, просто не повезло, потому что я осталась цела, но через два дня потеряла ребенка.
Том вдруг коснулся моей правой руки, а потом взял мои ладони в свои, как будто я раненая птица.
— Мне так жаль, Лора, — проговорил он. — Жаль, что я не знал.
— Я попросила Ника сказать тебе, что у меня грипп, но я лежала в больнице. Врач сказал, что это была девочка.
— Прости, — снова сказал Том. — Я, наверное, был слишком погружен в собственные проблемы, чтобы обращать внимание на твои, хотя теперь припоминаю, какой печальной ты казалась тогда.
— Да. Мы с Ником были убиты горем. А три-четыре дня спустя произошел ужасный скандал. Он на той вечеринке выпил бокал вина, и я сказала, что сама поведу, но он настоял, что все в порядке, и сам сел за руль, к тому же он знал, как я ненавижу темноту. Он ехал медленно, но я не могла отделаться от мысли, что это вино все равно повлияло на его восприятие… и сказала те ужасные слова. На следующий день я извинилась, что я сказала это только потому, что до сих пор была сама не своя, но этого оказалось недостаточно. Потому что хотя со стороны и казалось, что он уже пережил трагедию, через десять дней он ушел — первого января.
— В тот день, когда вы должны были рассказать всем.
— Да. И он, видимо, планировал свой уход, потому что снял пять тысяч фунтов за десять дней до этого. Так что да, я чувствую себя виноватой в уходе Ника. Я «плохо обращалась с ним»… «причиняла ему неприятности»… и «выжила его». «Я раскаиваюсь» — это правильный заголовок.
— О, Лора… Но это же вполне объяснимо… в тех обстоятельствах. Тебе было очень плохо…
— Но у Ника в то время было полно неприятностей — смерть отца за шесть недель до его ухода подкосила его; они повздорили и не успели помириться, поэтому он и так был на грани. Прибавилось чувство, что он мог стать причиной гибели ребенка, да еще и я обвинила его — и он думал, что, наверное, всегда винила бы. Этого он уже не мог вынести.
— Он, наверное, сам себя винил, Лора.
— Да, и ему не пришлось говорить об этом мне. Но именно поэтому он и пропал. — Я слышала, как Том вздохнул. — Вот моя печальная история. — Я вспомнила, как Синтия устроила мне сеанс ясновидения и как он встревожил меня.
«Есть еще один человек, который пропал из вашей жизни, — их двое».
— Я часто думаю о ней — сейчас ей было бы почти три года. Маленькая девочка в розовом платье и туфельках «Стартрайт». — Часы пробили двенадцать.
— Но невзирая на все его беды, бросать тебя было просто немилосердно.
— Да, потому что мы могли бы это пережить, со временем, все бы осталось в прошлом. Мы могли бы попытаться еще.
— Но он бросил тебя…
Часы пробили последний раз. Наступило второе мая. Наша годовщина.
— Да, бросил. А он был мне так нужен.
Мы с Томом не знали, во сколько включили электричество, потому что уснули. Он предложил спать на полу, но мы спали на диване: он — поджав под себя руку, а я — поджав под себя ноги и положив голову ему на колено. Мы проснулись; я почувствовала, как ноет все тело.