Я не ожидала, что буду скучать по нему. Я думала, что его смерть принесет мне лишь облегчение. И я чувствовала себя свободной, как никогда. Иногда даже смеялась от этой мысли, так что на похоронах мне приходилось следить за собой и выглядеть печальной и расстроенной, хотя мне хотелось петь и танцевать. Вечером я ходила по дому и трогала вещи, которые теперь принадлежали только мне – диван, на котором он больше не будет сидеть, стулья, которые он больше не будет разбрасывать, и посуду, которую он больше не будет бросать в меня.

Но иногда я просыпалась среди ночи и пыталась в полудреме нашарить Эда рукой. В доме было необычайно тихо. Я подсознательно ждала, что вот-вот раздастся звук его шагов, что скрипнет дверь, что его громкий голос раскатится по дому. Еще несколько месяцев я ожидала, что вот-вот он крикнет: «принеси пива!», «давай быстрее!» или «где ужин?». И когда у меня по утрам пригорал бекон, я думала, как зол будет Эд, спустившись к завтраку, но потом вспоминала, что он никогда больше не спустится. Я так долго несла на себе это бремя, что, когда его сняли с моих плеч, я растерялась от этой легкости. Как ползучая лоза, которая вьется вокруг дерева – она и поддерживает, и убивает его одновременно. Даже отсутствие боли может вызвать дискомфорт, когда вы к ней привыкли.

Я все-таки не верила до конца, что он умер. Не верила, что он ушел навсегда. Я думала, что однажды он вернется. Я ждала его и боялась его возвращения.

Эд любил курить трубку в ванной. Он вырос в сельской местности штата Вирджиния, и ему приходилось делить уборную с пятью братьями, так что, думаю, наша ванная была для него местом уединения. Иногда он смывал воду в унитазе по два или три раза. Эд говорил, что ему нравился этот звук. И даже зимой он открывал окно и сидел перед ним с трубкой, и обои рядом с рамой пожелтели от дыма и копоти.

Через два месяца после его смерти я проснулась ночью и поняла – Эд вернулся. Я чувствовала запах дыма из его трубки. Он просачивался в спальню из ванной. Я знала, что открою дверь и увижу его, сидящего перед окном с белыми коленями и взъерошенными волосами, как у птенца. И он скажет: «Элис, возвращайся в постель! Может человек хоть пять минут побыть один?»

Но в ванной никого не было. Только унитаз, ванна, старые желтые обои и закрытое окно. И в тот момент я поняла, что теперь всегда буду одна.

Я села на крышку сиденья унитаза и прислонила голову к желтому пятну на обоях. Запах его трубки так сильно впитался в обои, что я хорошо его чувствовала. Я просидела так до утра.

Трентон

Времени у Трентона почти не оставалось.

Увидев призрака и узнав про убитую женщину, он временно пересмотрел свои планы на суицид. Он чувствовал, что у него есть цель – все это было для него загадкой, которая лежала за пределами нашего мира. Как подарок, который был замотан в несколько слоев оберточной бумаги. Трентон думал, что все это связано между собой: их возвращение в Коралл-Ривер, знакомство с Кэти, призрак. Или призраки. Кем бы они ни были.

А кем была для него Кэти? Другом? Знакомой? Он не знал.

А теперь Кэти исчезла. Просто растворилась в воздухе. На следующий день после пожара, когда Кэролайн, Минна и Эми уехали в больницу, чтобы убедиться, что с Эми все хорошо и она не пострадала как физически, так и психологически, Трентон дошел до дома Кэти и обнаружил, что там никого нет. Дом стоял пустой, как будто в нем никто и не жил. Но он все-таки позвонил в дверь и постучал так громко, что спугнул птиц на ближайшем поле.

Трентон обнаружил, что у него даже нет ее номера, хотя он дал ей свой на вечеринке.

– Напиши свой номер у меня на руке, – сказала она, открыла синий маркер зубами и протянула ему, задирая рукав.

Он был так счастлив, что едва не перепутал последовательность цифр.

Но независимо от того, смотрел ли Трентон на свой телефон часами, умоляя его зазвонить, или же запирал в тумбочке и делал вид, что ему все равно – телефон молчал. Трентон даже подумал как-то, что Кэти может и не существовать, что она – всего лишь плод его воображения.

Но Эми тоже ее помнила. Трентон взял с нее слово, что она никому не расскажет про девушку, потому что Кэти нельзя больше попадать в неприятности. Она сама ему так сказала.

Минна и мама общались с ним, как с сумасшедшим, который мог открыть стрельбу в доме, если сказать ему что-то не то. Минна думала, что с головой у Трентона не в порядке – он сам слышал, как она говорила это матери. Она считала, что он специально устроил поджог на чердаке. Ему больше не позволяли оставаться с Эми наедине. Вслух это никто Трентону не высказал, но теперь всякий раз, когда он шел проверить Эми или поиграть с ней, тут же откуда-то выскакивала Минна и утаскивала дочку с собой под любым предлогом – поесть, поспать или погулять.

Может, он на самом деле устроил поджог? Может, это действительно его вина? Может, он и правда чокнутый?

Поминальная служба по отцу пройдет завтра. Девушка-призрак все не оставляла его в покое.

– Как бы я хотела, чтобы они не ругались так часто! – Она сидела на краю ванной. А может, и не сидела. По ней было трудно сказать. Девушка была всего лишь тенью, силуэтом. – Моя мама и отчим тоже постоянно ругались. Потом он ушел. Мой настоящий папа тоже ушел, когда я еще не родилась. Я никогда его не знала. Хоть бы они перестали ругаться!

Девушка так и общалась с ним – какими-то несвязными фразами, воспоминаниями о людях, которых он не знал и никогда не видел, жалобами, произнесенными тихим шепотом. Трентон до сих пор не мог определить, сколько ей лет – иногда казалось, что она его ровесница, а иногда, что она ребенок. Она сказала как-то, что ей было шестнадцать на момент смерти, но, судя по тому, что он знал о девушках этого возраста, это было не так. Она явно была моложе.

Призрак также не сказала ему своего имени. Вроде бы она признала, что она и есть пропавшая девушка, но когда Трентон назвал ее Вивиан, она вдруг расплакалась и стала причитать, что никто не знает, кем она была, и не узнает, потому что теперь это не имеет значения. Она мертва, и все про нее забыли. Пока Трентон не решит умереть и не составит ей компанию.

Другие голоса тоже не умолкали.

– Эй, новенькая, а ты, оказывается, болтушка!

– Оставь ее в покое, Сандра! Она всего лишь ребенок.

– Я с тобой не разговариваю.

– Ты не сможешь вечно меня игнорировать.

– Новенькая, скажи Элис, чтобы она заткнулась…

– Заткнитесь вы все! – Трентон не отдавал себе отчета в том, что он говорит очень громко, почти кричит, пока не воцарилась тишина. Он пытался посчитать таблетки. Теперь придется начинать заново.

В дверь ванной постучали.

– Трентон? – позвала его мама. – Трентон, с тобой все в порядке?

– Все нормально. – Он пересыпал таблетки в другую руку и снова начал их пересчитывать.

– Ты там уже долго сидишь, – сказала мама.