– Где Эми? – спросила Кэролайн.

– Наверху, – сказала Минна. И добавила после паузы: – Хочет знать, куда делся дедушка.

– Это нормально. – Кэролайн снова отпила, но в этот раз не очень осторожно – вино разлилось, и бокал теперь был полон менее чем наполовину. Она присела за стол, крутя его в руках. – Наверное, треснул, – сказала она визгливым нервным голосом, прежде чем снова наполнить его до краев.

На пару секунд на кухне воцарилось молчание. Затем Минна сказала:

– Так странно снова вернуться сюда. Это место выглядит…

– По-другому?

Минна покачала головой:

– Нет. Таким, как и прежде. Вот это-то и странно.

Она протянула руку к маленькой свинке – фарфоровой солонке, одной из многих, купленных Ричардом Уокером.

– Зачем он хранил весь этот мусор?

– Ты же знаешь, – Кэролайн отхлебнула еще вина, – твой отец не любил расставаться с вещами.

Она сказала это с болью в голосе.

Ричард Уокер был коллекционером. Он привозил расписанные вручную пепельницы из Мексики и бусы из Гватемалы, статуэтки Будды из Индии и дешевые плакаты из Парижа, которые он развешивал в своем кабинете рядом с работами Энди Уорхола. Он коллекционировал монетки и часы из других стран, дешевые венецианские маски и эскимосские предметы искусства, а также кружки, брелоки и магнитики.

Минна ходила по кухне кругами, как зверь в клетке.

– Хлам, хлам, хлам, хлам, – приговаривала она, – повсюду один хлам! Уйдет вечность на то, чтобы это рассортировать. Предлагаю все просто выбросить.

Кэролайн вздохнула:

– Тут есть что-то стоящее. Деньги нам всегда пригодятся.

– Хочешь устроить аукцион? – спросила Минна.

Кухонная дверь хлопнула. Кэролайн и Минна подпрыгнули от неожиданности – никто не заметил, как вошел Трентон, волоча за собой сумки матери. Они напомнили мне старые ботинки Эда – когда он их очень долго носил и часто и скрупулезно чистил. На сумках не было дыр или пятен, но выглядели они как-то потасканно.

– О чем вы говорите? Какой аукцион? – спросил Трентон.

Минна и Кэролайн молчали. Мать заговорила первая.

– Будем продавать вещи твоего отца, – выпалила она, – те, которые нам не нужны.

– Когда? – Трентон прислонился к кухонной двери, чтобы стоять как можно дальше от матери и сестры.

– В конце месяца, – сказала Кэролайн и поставила на место солонку, которую взяла Минна.

Трентон перевел взгляд с матери на сестру. Минна опустила глаза.

– Больные, – сказал он, – вы больные! Мы тут меньше часа, а вы уже…

– Он все равно не поймет. – Минна закатила глаза.

Трентон уставился на нее, как на прокаженную.

– И вы еще меня называете ненормальным?! – Он резко сорвался с места и ринулся через кухню. Его шаги загрохотали по лестнице. Каждый отдавался во мне болью и яркими разноцветными вспышками, словно я долго смотрела на солнце.

– Не понимаю этого мальчика, – вздохнула Кэролайн.

– Он очень ранимый, – Минна развела руками, – к тому же он едва помнит папу. Трентон не знает, каким он был придурком.

– Не говори так про отца, – мягко произнесла Кэролайн.

– Но он же был придурком! – продолжала настаивать Минна.

– Я хочу есть, – сказала мать, – ты голодная?

– Не очень.

– Наверное, Эми проголодалась.

Кэролайн принялась за инспекцию кухонных шкафчиков: они был переполнены продуктами, хотя Ричард Уокер готовил крайне редко. Там стояли коробки со смесью для выпечки блинов, открытые пакеты с чипсами, около шести пачек хлопьев, консервные банки с фасолью и тунцом, баночка с медом (из-под крышек пара капель вытекла на полку, и банка прилипли к ней), жестянки с сардинами и коробки с макаронами, а также мешочек риса, в котором уже завелись клещи.

– Что ты делаешь? – спросила Минна.

– Ищу, что приготовить на ужин, – ответила Кэролайн, – а на что еще это похоже?

Минна резко захлопнула дверцу шкафа.

– Мы не будем это есть, – сказала она с таким видом, как будто Кэролайн предложила ей поужинать блюдом из какого-то мерзкого насекомого.

Кэролайн попыталась открыть шкафчик, но Минна крепко прижимала его рукой.

– Минна, прошу. Ты ведешь себя хуже, чем Трентон! Он бы с удовольствием на это посмотрел!

– Нет, я не про это… – Девушка выглядела сконфуженной. – Я говорю о том, что это отвратительно. Это все лежало здесь, когда… тут куча микробов!

Бледно-голубые глаза Кэролайн расширились от удивления.

– Ради бога, Минна! Смерть – это не инфекция, она не заразна.

Девушка убрала руку от шкафа, но сказала:

– Я не буду это есть. И не позволю Эми.

– Ой, Минна… – вздохнула Кэролайн, но все же отошла от полок с продуктами и, взяв в руки свой бокал, осушила его.

Сандра

Я вот что скажу: все, что вам тут про меня нарассказывали, – полная брехня! Не нравится, как я говорю, – терпите! Моя речь – это все, что у меня осталось своего.

Элис даже не рассказала вам, как я умерла.

Я не говорю, что она лгунья или любит недоговаривать. Ее проблема в том, что она – ханжа. Элис из того поколения праведников, которые бегут мыть тебе рот с мылом после каждого крепкого словца. А еще она себе на уме.

Взять хотя бы Минну. Элис все время талдычит о том, какая она красивая. Ага, красивая, если вам нравятся огромные силиконовые титьки, которые висят как две дыни, и шустрые глазенки как рентгеновский аппарат – все высматривают, сколько там денег у тебя в кошельке.

Нет уж, увольте.

Я знаю, что Минне было трудно. Все эти бесконечные занятия по фортепиано. Пальцы у нее болели чудовищно… Но, эй! Ни у кого из нас колода жизни не бывает полной – парочка карт все равно будет отсутствовать. Просто сделайте что-то с этим, вот что я вам скажу! Я вдоволь про это начиталась. Про все эти неврозы, психозы, расстройства, мании и так далее, и так далее! Я работала на доктора Говарда Риверса в его психиатрической клинике. Так что я вдоволь хапнула и церковной терапии, и всяких программ типа «Двенадцать шагов».

Все сводится к одному: будешь ли ты играть картами, которые у тебя на руках, или спасуешь?

Вот, например, я: нельзя сказать, что мое детство было легким. Мы жили в Силвер-Лейк, штат Джорджия – это территория трейлерных парков и домишек в одну комнату, вечно цветущий сад, где плоды висят на персиковых деревьях, как обвисшие сиськи, а каждое лето мягкое и влажное, как собачий язык.

Про отца помню немного: рот у него был тонкий как застегнутая молния. Когда он ко мне обращался, – что бывало редко, – то только за тем, чтобы спросить, почему я не могу вести себя хорошо, как другие девочки, ни с кем не драться на игровой площадке и «вообще ты когда-нибудь научишься слушаться взрослых?!».