– Не знаю, – честно признался Саймон. – И даже не уверен, нужно ли это делать. Да и когда мне звонить? По вечерам твой муж дома, а в остальное время с тобой почти всегда рядом дети.

Да, все было не так, как надо, и оба прекрасно это понимали. Такие запутанные отношения были впервые в его жизни, и ему не хотелось бы их повторения в будущем. То, что он любил Мег, лишь осложняло и без того непростую ситуацию.

– Я могу позвонить тебе, когда дети будут в школе, – со слезами в голосе сказала Меган.

– Я буду с Салимой, – сказал Саймон. Дойдя до двери, он повернулся и бросил на Мег последний взгляд, не уверенный в том, что еще когда-нибудь увидит ее. В глазах Саймона стояли слезы. – Я люблю тебя, Мег. Прости меня.

С этим словами он шагнул за порог.

Затем быстро спустился по ступенькам крыльца, сел на велосипед и поехал обратно в Колдуэлл, где его ждали Блейз Маккарти и ее дочь. Всю дорогу Саймон изо всех сил крутил педали, чувствуя, что его сердце разбито.

Глава 5

Когда Саймон вошел в домик Салимы, та вместе с матерью уже ждала его. Блейз была слегка раздражена тем, что он исчез на полтора часа, однако ничего не сказала, тем более что Саймон взялся загружать в багажник самые тяжелые сумки. Обычно Салима хранила любимые вещи в школе, но кто знает, что ей понадобится в Нью-Йорке. И Блейз решила: лучше взять с собой все. Но ее машина уже была набита под самую завязку. Места для сумок в салоне все равно не нашлось бы.

Прежде чем уехать, Блейз поблагодарила Лару за помощь.

Когда Саймон в очередной раз зашел в дом за вещами, Блейз объяснила дочери, что он поедет в Нью-Йорк вместе с ними, так как Эрику больше некого выделить ей в качестве воспитателя. Салима попытался возражать, но, чувствуя собственную беспомощность, разрыдалась. Ее жизнь в одночасье превратилась в кошмар.

Все утро в школу прибывали родители, чтобы забрать своих детей. Блейз уезжала в числе последних. Буквально в самый последний момент пришел Эрик. Он пожелал им счастливого пути и пообещал держать в курсе событий. Все опасались эпидемии. Эрик обещал сообщить родителям, когда школа снова возобновит работу.

Сказать точно, когда это будет, он пока не мог. Скорее всего, не раньше января, после праздников, когда закончится карантин. Блейз этот срок показался вечностью. По пути от школы до гостиницы, где она заказала две комнаты, все трое молчали. Они с Салимой займут комнату с большой кроватью, Саймон – вторую. Это были два лучших номера во всей гостинице.

Приехав на место, Блейз с дочерью поднялись в номер на втором этаже. Комната была крошечной, но уютной. Салима с порога заявила, что останется здесь на целый день и никуда не пойдет.

– Но нам нужно сходить куда-нибудь поесть, – осторожно предложила мать. Салима, нащупав кровать, села и покачала головой.

– Я не голодна, – заявила она и вновь расплакалась. Ей предстояло провести целый день в крошечной комнатке.

Спустя какое-то время к ним зашел Саймон и предложил сходить в «Питерсонс». Салима выслушала его и покачала головой. Саймон и Блейз обменялись взглядами. Саймон кивнул и вышел.

Вернулся он примерно через полчаса с аппетитными сандвичами, сыром и пакетом фруктов, купленными в соседнем магазине. Он неплохо представлял себе допустимое для Салимы количество калорий и углеводов и потому купил продукты, содержащие искусственный подсластитель. Из-за диабета ей приходилось избегать сладкого. Кроме того, она старалась следить за весом. Увы, Салима едва прикоснулась к принесенной еде. Саймон и Блейз, взяв сандвичи, вышли из комнаты.

– Ей нужно поесть, – с тревогой сказала Блейз, пока они ели и разговаривали. Она была благодарна Саймону, что тот позаботился о еде. Утром Салима почти ничего не ела. Ее просто необходимо заставить съесть хотя бы что-то. Ей никак нельзя пропускать прием пищи. Со вчерашнего дня, по крайней мере с момента приезда Блейз, Салима обходилась голым минимумом того, что ей полагалось. И продолжала отказываться от еды.

– Она поест, когда проголодается, – успокоил Блейз Саймон. – Она сильно переживает. Даже к лучшему, что она едет домой. Похороны – тяжкое мероприятие.

В течение дня он приносил ей в комнату еду. Салима ела, не проронив ни слова.

На следующий день состоялись похороны. Они и впрямь оказались тяжкими. Когда Блейз, Салима и Саймон втроем пришли в маленькую церковь на окраине города, там уже собрались учителя школы и друзья Эбби. Прикатили туда на кресле-каталке и мать Эбби, которая все время плакала. Гроб стоял перед алтарем. Церковь была полна цветов. Блейз провела дочь по проходу, и они вместе опустились на скамью.

Священник произнес проникновенную речь о покойной, которую знал с детства. Со всех концов церкви доносились рыдания. Люди не могли сдержать слез. Салима проплакала всю заупокойную службу, пока ее не попросили спеть «Аве Мария» и мать не подвела ее к органу. С бледным лицом, вся дрожа, Салима запела. Ее невероятно высокий и чистый голос вызвал у присутствующих новый приступ рыданий.

Затем Блейз подвела ее к матери Эбби, чтобы они могли поговорить. Бедная женщина растроганно поблагодарила Салиму за пение. В ответ Салима обняла ее, и они обе расплакались. Затем Блейз отвела дочь к машине. Салиме пришлось сесть на заднее сиденье среди сумок и коробок с вещами. Саймон сел на пассажирское сиденье впереди, однако сначала предложил повести машину.

– Спасибо, я сама. Со мной все в порядке, – сухо ответила Блейз. Они выехали в Нью-Йорк в полдень, как только тело любимой воспитательницы Салимы было предано земле. В салоне царило гнетущее молчание, нарушаемое лишь всхлипами Салимы на заднем сиденье. Вскоре они выехали на шоссе и взяли курс на юг. Им предстояли долгих три часа пути и еще более долгих три месяца карантина.

Саймон молча глядел в окно на осеннюю листву и думал о Меган. Блейз включила радио, лишь бы не слышать плач дочери. Станцию она выбрала наугад и почти не слушала, что, собственно, там исполняют, смутно отметив про себя, что станция крутит музыку в стиле госпел. Они ехали в Нью-Йорк, каждый погруженный в свои мысли. Блейз с ужасом размышляла о том, что ей предстоит в ближайшие несколько месяцев. Саймон держался подчеркнуто отстраненно, тогда как Салима крепко сжимала плечо матери. Кроме нее, Салиме не нужен был больше никто.

Блейз сидела погруженная в мысли о работе, которая ее ждет, как только они вернутся в Нью-Йорк, когда сзади донесся негромкий звук. Это Салима узнала какую-то песню и начала тихонько подпевать. Когда же вступил хор, ее голос зазвучал громче. Она без труда брала самые высокие ноты. Саймон обернулся и посмотрел на нее. За всю свою жизнь он не слышал столь прекрасного голоса.

Ее исполнение знаменитой «Аве Мария» на похоронах Эбби было трогательным и прекрасным, но все-таки сдержанным. Здесь же, в машине, в обществе матери и Саймона, Салима дала волю своему удивительному голосу. Она спела – точнее, подпела – еще две песни, звучавшие из приемника. Ей нравился стиль госпел. Бывало, они вместе с Эбби дурачились, и тогда голос Салимы взлетал, как птица, ввысь, к самому потолку, как и сейчас, в машине. Для Салимы это был единственный способ избавиться от печали, давившей ее своим тяжким грузом. Затем столь же внезапно Салима умолкла. Саймон же никак не мог прийти в себя от ее голоса.