Вначале Холбрук ратовал за примирение как выход из Афганистана. Однако военные полагали, что переговоры о примирении подорвут обязательства Америки по полностью обеспеченной стратегии ПРОПО. Во время своей последней поездки в Афганистан в октябре 2010 года Холбрук отвел генерала Петреуса в сторону и сказал: «Дэвид, я хотел бы обсудить с тобой вопрос переговоров по примирению и улаживанию разногласий». Петреус ответил: «Этот разговор займет 15 секунд. Нет, не сейчас». Стандартный ответ командующих был таким: им необходимо еще два сезона (два года) боевых действий, чтобы ослабить Талибан. Они рассчитывали уговорить президента изменить свою позицию в отношении конечного срока, назначенного на июль, а после этого убедить его принять «медленный и постепенный» (долгосрочный и поэтапный) график ухода. Военные опасались, что разговор Холбрука о переговорах с талибами подорвет эту стратегию. Их линия состояла в том, что прежде следует повоевать, а уж потом вести переговоры. Гораздо позднее Холбрук пришел к выводу, что мы могли бы одновременно и вести переговоры, и воевать. На самом деле необходимо вести боевые действия как раз для того, чтобы заставить противника понять, что переговоры намного привлекательнее (но не наоборот). Улаживание разногласий должно стать конечной целью. А боевые действия – средством его достижения.
Талибан был готов к переговорам еще в апреле 2009 года. В то время ученый-афганист Барнетт Рубин, незадолго до его присоединения к команде Холбрука в качестве старшего советника по делам Афганистана, отправился в Афганистан и Саудовскую Аравию. В Кабуле он встретился с бывшим полевым командиром талибов Муллой Абдулом Саламом Зайефом, сказавшим ему, что Талибан готов порвать с Аль-Каидой и начать переговоры с Америкой. Он детально обрисовал стратегию переговоров: где их начать, что обсуждать и по каким параметрам Соединенные Штаты и Талибан могли бы договориться. Зайеф сказал, что талибам нужны уступки по заключенным, которых Америка держит в Гуантанамо, и что они хотят исключить имена нескольких талибов из составленного правительством Соединенных Штатов и ООН так называемого черного списка, накладывающего санкции на террористов. Из Кабула Рубин отправился в Эр-Рияд, где встретился с принцем Мукрином, саудовским министром по делам спецслужб, отчет которого о беседах с талибскими посредниками совпадал с тем, что рассказал Зайеф.
Вернувшись в Вашингтон – в день принятия присяги при поступлении на государственную службу, – Рубин написал памятную записку на имя Холбрука по материалам своей поездки. Во второй половине того же дня они сидели рядом в самолете ВВС США, направляясь в Нью-Йорк. Холбрук прочитал записку, потом повернулся к Рубину и сказал: «Если это сработает, это будет, возможно, единственным способом для нас выбраться из трясины». То было начало двухлетней кампании в Вашингтоне по продвижению идеи переговоров с Талибаном: сначала с госсекретарем Клинтон, потом в Белом доме и с президентом Обамой.
Примирение означало сделку между Кабулом и Талибаном, которая покончила бы с повстанчеством и позволила бы американским войскам уйти домой. Военные выступили против этой идеи с самого начала. В Пентагоне считали, что переговоры с талибами – и даже разговор о переговорах с Талибаном – выглядят некоей формой капитуляции перед терроризмом. В ЦРУ тоже не было энтузиазма по этому поводу. Там считали, что талибы не готовы к переговорам. Для них примирение было заговором со стороны Пакистана, заинтересованного в замедлении американского наступления в Афганистане и сокращении американского давления на Пакистан.
Такое отношение со стороны этих двух ведомств насторожило Белый дом, опасающийся, что молодого президента от Демократической партии будут считать «мягкотелым». Белому дому не хотелось ни с чем экспериментировать, ни с чем таким оригинальным, как дипломатия. Это было искусство, утерянное высокопоставленными лицами, ответственными за принятие решений в Белом доме. У них не было опыта ведения таких дел, и их пугала даже сама идея ее использования.
Баллотируясь в президенты, Обама обещал вписать новую главу во внешнюю политику Америки, особенно когда речь шла об острых вопросах исламского мира. Америка собиралась отойти от милитаризированной внешней политики Буша и серьезнее отнестись к контактам и дипломатии. Приоритетами должны были стать переговоры и предложение руки помощи. Но когда дело дошло до реалий Афганистана и Пакистана, голос Хиллари Клинтон, представлявшей дипломатию, прозвучал одиноко. Белый дом вскоре решил шагать нога в ногу с военными. Клинтон улучшила облик государственного департамента, но без поддержки Белого дома влияние госдепартамента не могло сравниться с влиянием Пентагона и ЦРУ.
В ходе пересмотра стратегии в 2009 году Клинтон не раскрывала свои карты. На встречах, на которых я присутствовал вместе с ней, она задавала множество вопросов, когда обсуждались разные аспекты войны, и однажды сказала, что не верит в трусливое отступление. Поэтому неудивительно было, что в конечном счете она поддержала отправку дополнительной партии войск в Афганистан. Вместе с тем она не была согласна с крайним сроком, установленным Обамой в отношении наращивания войск, но она и не поддерживала спешный уход войск из Ирака и Афганистана. Клинтон считала, что эти решения выглядят трусливым отступлением и вредят позициям Америки в мире. Прибавьте к этому ее мнение в отношении других проблем национальной безопасности, включая подталкивание Обамы на проведение операции в Абботтабаде с целью убийства или захвата Усамы Бен Ладена и разрыв с Пентагоном с целью поддержки использования американских военно-воздушных сил в Ливии. Она, несомненно, сохраняла и продолжает сохранять твердость, когда речь идет о вопросах национальной безопасности.
Но она не считает, что американской внешней политике следует делать выбор между твердой силой и дипломатией – когда проигрывает один, выигрывает другой. Она разделяла убежденность Холбрука в том, что целью твердой силы является оказание содействия дипломатическим прорывам. Америка не собирается отвоевывать выход из одного за другим кризисов, она должна ловко использовать все элементы своей национальной мощи – и военную силу, и дипломатию, – чтобы находить выход из таких беспокойных конфликтов, как Афганистан.
На наших встречах по Афганистану и Пакистану (и отдельно по Ближнему Востоку), в которых я участвовал, Клинтон обычно просила нас посмотреть на проблему с точки зрения дипломатии, а потом спрашивала о наших оценках и планах действий перед тем, как предположить, как они могли бы работать. В конце этого экзамена она просила нас все это записать на бумагу для направления в Белый дом.
Холбрук и Клинтон поддерживали тесную связь. Они были друзьями. Клинтон доверяла мнению Холбрука и ценила его советы, которые Холбрук с удовольствием давал по широкому кругу вопросов, а не только по Афганистану и Пакистану. Они часто совещались, Клинтон защищала Холбрука от нападок со стороны упорствующего Белого дома. В Белом доме хранилось досье по проступкам Холбрука, а Клинтон держала у себя папку с грубыми нападками отдела «Аф-Пак» Белого дома, нацеленными на то, чтобы сломить Холбрука, которую она передала советнику президента по национальной безопасности Тому Донилону. Белый дом пытался обвинить Холбрука в утечках информации в прессу. Клинтон сообщала в Белый дом об утечках из него. Она дала резкую отповедь Белому дому после публикации в газете «Нью-йоркер» статьи, в которой упоминалась весьма секретная встреча с талибами и говорилось о том, что информацию сообщил высокопоставленный представитель Белого дома.