Джилл остановила на нем взгляд, появившийся у нее с некоторых пор, – взгляд полнейшего непонимания с намеком на женскую снисходительность. И этот ее взгляд был бы еще эффектнее, если б она не обрилась наголо и не подводила так ярко глаза.
– Вот объясни, – попросила она. – Почему для тебя это так важно?
Будь у Кевина достойный ответ на этот вопрос, он с радостью ответил бы дочери. Но дело в том, что он и сам не знал, почему для него это так важно, почему он настаивал, чтобы она пошла на парад, а не махнул на это рукой, как махнул на все остальное, из-за чего они спорили весь последний год: возвращение домой вечерами к определенному времени; бритье наголо, целесообразность фактически круглосуточного общения с Эйми, гулянки до поздней ночи в будние дни. Джилл было семнадцать, и он понимал, что она, в общем-то, безвозвратно сошла с его орбиты и будет делать, что хочет и когда хочет, независимо от его пожеланий.
И все равно Кевину очень хотелось, чтобы его дочь приняла участие в шествии, продемонстрировала, что она хотя бы признает интересы семьи и общества, все еще любит и уважает отца и сделает что угодно, лишь бы он был счастлив. Джилл прекрасно понимала сложившуюся ситуацию – он был уверен, что она ее понимает, – но почему-то отказывалась пойти ему навстречу. Конечно, ему было обидно и больно, но, злясь на дочь, он всегда машинально находил оправдание ее поступкам: он знал, какой кошмар ей пришлось пережить, а сам он при этом мало чем смог ей помочь.
Джилл была Очевидцем, и Кевин без разъяснений психолога мог бы сказать, что увиденное до конца жизни не будет давать ей покоя. Четырнадцатого октября Джилл тусовалась вместе с Джен. Две смешливые девчушки, они сидели бок о бок на диване, грызли соленые крендельки и смотрели видео на «Ютьюбе». Потом – раз! – и одной из них нет, а вторая заходится в крике. В последующие месяцы, годы люди продолжали исчезать из ее жизни, хотя и не столь драматично. Старший брат бросил университет, но домой так и не вернулся. Мать ушла из семьи, приняв обет молчания. Остался только отец, растерянный человек, который пытается ей помочь, но, что бы он ни сказал, все невпопад. Да и как он может помочь, если сам потерян и сбит с толку, как и она?
Ни злость, ни бунтарство, ни подавленность дочери Кевина не удивляли. Джилл имела полное право и злиться, и бунтовать, и пребывать в депрессии, и делать многое другое. Удивляло его только то, что она еще рядом, по-прежнему живет с ним в одном доме, хотя могла бы запросто сбежать с «босоногими» [12] или сесть в «Грейхаунд» и отправиться в неизвестном направлении. Так поступали многие подростки. Конечно, она теперь выглядела иначе – лысая, с затравленным взглядом, – словно хотела, чтобы даже абсолютно незнакомые люди понимали, как ей плохо. Но порой, когда она улыбалась, у Кевина возникало ощущение, что ее истинное «я» все еще живет в ней, что в сути своей она, каким-то чудом, не изменилась – несмотря ни на что. Именно ту, другую Джилл, – какой ей так и не довелось стать, – он надеялся увидеть утром за завтраком. Ту, а не эту, настоящую, которую он слишком хорошо знал, девочку, которая спит на кровати, свернувшись калачиком, с размазанной косметикой на лице, потому что возвращается домой поздно ночью настолько пьяной или обкуренной, что даже не удосуживается умыться.
Кевин подумывал о том, чтобы позвонить дочери. Шествие приближалось к Ловелл-террас, престижной улице, заканчивающейся тупиком, куда он со своей семьей переехал пять лет назад – в эпоху, которая теперь казалась далекой и нереальной, как «век джаза» [13] . Как бы ни хотелось ему услышать голос Джилл, чувство приличия удержало его от соблазна. Он просто подумал, что мэр, болтающий по мобильному телефону во время парада, – оскорбительное зрелище для горожан. Да и что он ей скажет?
Привет, милая, я проезжаю мимо нашей улицы, а тебя не вижу…
* * *
Еще до того, как его жена ушла к «Виноватым», Кевин, сам того не желая, проникся уважением к этой секте. Два года назад, когда они впервые появились на его горизонте, он по ошибке принял их за один из культов Восхищения Церкви, группу фанатиков-сепаратистов, которые хотят только одного, – чтобы им не мешали скорбеть и медитировать в мире и покое до Второго пришествия или чего там они дожидаются (их теологические воззрения были ему не совсем ясны, да и им самим, как он подозревал, тоже). Кевин даже был уверен, что есть здравый смысл в том, чтобы убитые горем люди, вроде Розали Сассман, нашли утешение, вступив в их ряды, отрекшись от мира и приняв обет молчания.
Тогда «Виноватые», казалось, возникли из ниоткуда – как спонтанная реакция местных жителей на беспрецедентную трагедию. Он не сразу понял, что подобные секты формируются по всей стране, объединяясь в общенациональную сеть. Это были относительно самостоятельные организации, следовавшие единым базовым правилам – белая одежда, сигареты, наблюдательные команды из двух человек, – но при этом они были саморегулируемыми: никакого внешнего надзора и стороннего вмешательства в их деятельность не было.
Несмотря на свой монашеский вид, мейплтонское подразделение быстро проявило себя как амбициозная, хорошо слаженная организация, склонная к гражданскому неповиновению и политическим скандалам. Мало того, что они отказывались платить налоги и оплачивать коммунальные услуги, так еще и преступали местные законы, размещая в своем «поселении» на улице Гинкго десятки людей в домах, построенных для одной семьи. Игнорировали судебные приказы и уведомления, возводили баррикады, чтобы не допустить в свои владения представителей власти. Это привело к целому ряду столкновений с полицией, одно из которых закончилось гибелью члена «Виноватых»: тот принялся закидывать камнями полицейских, которые пришли с ордером на обыск, и был застрелен. Неудавшийся рейд вызвал волну сочувствия к «Виноватым». В результате начальник полиции был вынужден уйти в отставку, а тогдашний мэр Малверн утратил поддержку многих избирателей, ведь именно они вдвоем санкционировали проведение той операции.
Заняв пост мэра, Кевин постарался смягчить напряженность между городом и сектой. Удалось заключить несколько соглашений, позволявших «Виноватым» жить по собственным правилам, не выходя за рамки закона. Взамен те обязались платить небольшие налоги и гарантировали доступ на свою территорию полиции и машинам аварийно-спасательных служб при обстоятельствах, которые были четко оговорены. Перемирие, казалось, сохранялось, но «Виноватые» продолжали досаждать своей непредсказуемостью, время от времени организуя какую-нибудь акцию, чтобы посеять смятение и тревогу среди законопослушных граждан. В этом году в первый учебный день несколько облаченных в белое взрослых устроили сидячую забастовку в начальной школе Кингман, оккупировав одно из помещений второклассников на целое утро. А спустя несколько недель другая группа прямо посреди игры вышла на футбольное поле школьного стадиона. Они разлеглись на газоне и лежали, пока их силой не уволокли с поля рассерженные игроки и зрители.