Машка и ее родители, Леночка и Олежик, поехали прощаться с другом через два дня… Машка ему сказала, как и собиралась. Она сказала, осторожно трогая неподвижное его плечо:
– Тиша, я иду в археологию. Ты не против?
Из блокнота
Мне, признаться, она тяжело давалась – эта книга. Несколько раз я вскакивала из-за стола, сама на себя орала, злилась, бросала работу и уходила навсегда. В соседнюю комнату или на кухню. Господи, как много я ела от этих всех неприятностей! Я же постоянно что-то жевала. Дважды удаляла файл, убивала пошагово «Сохранить?». «Нет!» – вколачивала я курсор в варианты ответа, файл переходил в корзину, я мстительно выбирала опцию «очистить корзину». Вставала, отряхивала руки, делала семье официальное заявление: «Убила Аргидаву» – и опять решительно перлась к холодильнику. Но рукопись все равно откуда-то выплывала, и мой хитрый ноутбук, теплый и живой, приветливо информировал: «Последний файл, который вы открывали, – “Аргидава”. Открыть?»
Я мрачно сопела и малодушно отвечала: «Не знаю…»
А ноутбук настойчивей: «Открыть? Да? Нет? Чего молчим?»
«Ну открывай. Че!» – мрачно отвечала я.
До сих пор я не понимаю, как ему, моему компьютеру, удается сообразить и понять, что нужно удалять навсегда, а что сохранить и опять подсунуть в нужный момент. Вот бы мужчины, думаю я, были такими же внимательными и сообразительными, как мой компьютер…
Мне очень тяжело давалась эта книга. Я так давно и так сильно хотела об этом написать, что, когда садилась работать, пальцы не успевали за мыслью. Но одновременно меня начинало лихорадить, колотить, тошнить, болели глаза и голова, завершалось все слезами, ссорами со всеми, кто подвернется под руку.
Я много ездила, искала, сидела в нетопленых архивах картинных галерей, соборов, закрытых для посетителей хранилищ библиотек, где стоял такой безысходный застоявшийся запах книжной пыли, что долгое время у меня лились слезы, не отпускал сухой кашель и мучил аллергический насморк.
– Потому что ты странная. Так они сказали. Ты странная. Это не я говорю, Машка. Это они так говорят. Ну ты сама посуди. Вот помнишь тот случай, когда мы играли в пекаря? А ты вдруг замерла, уставилась куда-то вдаль и молчишь. И не видишь никого и ничего. Они говорят, что из-за тебя наша команда всегда проигрывает. Потому что ты задумываешься. И застываешь невпопад. И еще Вовця сказал, что страшно смотреть в твои глаза. Вот почему тебя не взяли. А нас с Раюней взяли. Нет, я-то привыкла. Я знаю, что ты задумываешься, как в игре, «Замри-отомри», что ты в это время придумываешь что-то. Или видишь кого-то.
А вот они – нет.
А как все начиналось!
Большой двухэтажный австрийский дом. Несколько дружных семей жили там, в этом доме, крепком, добротном, умном доме: теплом зимой, прохладном летом. Строили его грамотные австрийские мастера. На века. К слову, когда через много лет на этом удобном месте, в центре города, решили построить какое-то присутственное здание для чиновников всех мастей и величия, дом не захотел умирать. Его пытались разбирать с помощью отбойных молотков – он стоял. Приехал кран, и дом принялись бить специальной гигантской железной грушей. Он все равно упирался и продолжал стоять. Строители разобрали крышу. Начался ливень. А дом упрямо и ответственно не пропустил вовнутрь ни капли. Как будто решил держаться до последнего, поскольку изначально не планировал сдаваться и умирать ни с того ни с сего. И тогда его взорвали. На его месте построили четырехэтажное здание из белого кирпича. В нем холодно зимой, душно летом. К тому же во время землетрясения здание дало длинную трещину и осело. В каждом кабинете тесно сидят чиновники и чиновницы. Без конца пьют гадкий растворимый кофе, курят, сплетничают, ругаются с надоедливыми посетителями – словом, делают вид, что работают. Ну и государство делает вид, что платит им зарплату.
После гибели дома все деревья вокруг засохли. Они не проснулись весной. Говорят, что они замерзли, не привыкшие к стоявшим в ту зиму непривычным сильным морозам. Но на самом деле деревья ушли добровольно. Вслед за домом. Так бывает. В знак скорби. Так бывает.
Хороший, добротный был в центре города дом. Живой, отзывчивый и крепкий. Он изгибался, правда, не мягко и овально, а углами, как будто был сложен из кубов. Думаю, что раньше, в начале двадцатого века, это был один небольшой особняк, к которому стали пристраивать и достраивать квартиры, сначала в линеечку, потом вправо, потом влево. А рядом с этим самым домом, куда однажды принесли благословенный кулек с репочкой по имени Машка, отделенный небольшим садом и цветником, стоял еще один двухэтажный, но современный, наверное, один из первых в городе четырехквартирный дом с маленькими неприспособленными кухнями, большими холлами внизу при входе, где можно было даже при желании танцевать, со странной, неудобной планировкой комнат и без удобств, даже без водопровода. Его у нас почему-то называли «Желтый дом», хотя он был серого цвета, со свежей шершавой «шубой» на всех внешних стенах. Весь большой двор в кустах сирени, цветочных клумбах и фруктовых деревьях был окружен частными домами с палисадниками, где тоже жили и росли дети от шести до семнадцати лет. Дети собирались или у Желтого дома, или в соседнем заброшенном парке имени Пушкина, вместе упоенно играли в «Барыня прислала сто рублей», в классики, в штандер, в бадминтон, в цурки, казаки-разбойники, другие отличные игры, в которые уже давно не играет детский народ. Правда, Маша частенько попадала в разгар игры, а то и прямо в финал из-за вечерних уроков в музыкальной школе. Но зато в каникулы и выходные, если ее не увозили к бабушкам-дедушкам, она играла с детьми чуть ли не целыми днями!
И вот однажды летом вся компания пропала. Пока Маша, нетерпеливо подгоняя минутную стрелку на часах с зеленоватым фосфорным слоном, отсиживала обязательное время за фортепиано, слыша в открытое окно: «А Вовця выйдет?», «А Мира выйдет?», «А Таня выйдет?» (это бегали друг к другу ее друзья-соседи), и вот, когда она вышла во двор, оказалось, что никого, абсолютно никого во дворе нет. Куда все подевались? На крыльце соседнего особняка сидел соседкин сын Варерик, чистил овощи на всю большую – семь детей – семью и одновременно жевал уже чищеную сырую картошку.
– А где все? – спросила Машка.
– Пошли куда-то, – равнодушно ответил Варерик, поигрывая ножичком.
– Куда это?! – Маша стала озираться вокруг, но никого не увидела.
– А не знаю. – Варерик ножичком сосредоточенно выковыривал червивинку из картофелины, откусывая с нее бугорки и неровности.
– А Виталик где? (Виталик был Варерикиным братом, на один год старше, они очень дружили.)
– Виталя тоже с ними ушел, – сладко чавкал картошкой Варерик. – Все ушли.
– И Раюня?
– Ага.
– А ты почему не пошел?
– Наказанный. Я вчера в ковш экскаватора залез! – похвастался Варерик.