– Мэб забрала новых Леди с собой, – сказал он. – Велела передать тебе, что новая Зимняя Леди будет в полной безопасности возвращена в свою квартиру через несколько дней, после короткого и вежливого инструктажа. Мэб со свартальвами в прекрасных отношениях и не предполагает никаких проблем в связи с… новым положением твоей ученицы.
– Думаю, это… хорошо, – сказал я.
– Ну да, – отреагировал Крингл. – Дрезден… Это дело касается Королев. Я бы советовал тебе не вмешиваться в него.
– Я уже вмешался, – сказал я.
Крингл выпрямился, и его свирепая улыбка приняла некий удовлетворенный вид.
– Так, значит? Любим прогуливаться по острию, э? – Он наклонился ко мне и понизил голос. – Никогда не позволяй ей помыкать собой, но и не пытайся ранить ее гордость, чародей. Уж не знаю, что там между вами произошло, но подозреваю, что если это видел кто-то еще, она порвет тебя на куски. Я уже подобное наблюдал. Невероятная гордыня у этого существа. Никогда не согнется!
– Она никогда не согнется, – сказал я. – О’кей, это я могу уважать.
– Может, и можешь, – сказал Крингл. Он кивнул мне и повернулся, чтобы уйти.
– Эй, – сказал я.
Он элегантно повернулся ко мне.
– Вся эта хренотень с Зимним Рыцарством, – сказал я, – сделала меня сильнее.
– Что правда, то правда.
– Но не настолько сильнее, – сказал я. – Прошлой ночью ты мог меня победить.
– О? – улыбка Крингла угасла, но продолжала искриться в его глазах.
– И я заметил, как гоблины несколько раз перемещались, – сказал я. – И Эрлкинг мог уклониться от выстрела.
– Серьезно?
– Вы хотели, чтобы я возглавил Дикую Охоту.
– Никому нельзя вручить власть, подобную власти над Дикой Охотой, Дрезден, – сказал Крингл. – Ее можно только взять.
– Да неужели? – спросил я так сухо, как только мог.
Это вызвало очередной взрыв хохота Крингла. – У тебя есть мужество и воля, смертный. И это необходимо было продемонстрировать, иначе Охота никогда не приняла бы тебя.
– Может, в таком случае надеру тебе задницу, когда захочу, – сказал я.
– Может, ты и попробуешь, – дружелюбно ответил Крингл. Он посмотрел на светлеющее небо и удовлетворенно вздохнул. – Это был Хэллоуин, Дрезден. Ты вовремя надел маску. Вот и все. – Он взглянул мне прямо в глаза и добавил: – Многие, многие мантии истрепывались – или сбрасывались – в ночь Хэллоуина, чародей.
– Ты имеешь в виду маски? – спросил я, нахмурившись.
– Маски, мантии, – сказал Крингл, – какая разница?
Он подмигнул мне.
И на кратчайшую долю секунды тени, падавшие от башни и хижины в разворачивающемся утре позади нас, казалось, слились воедино. Глаз, которым он подмигнул мне, исчез за полосой тени и тем, что выглядело как широкий шрам. Его лицо вытянулось, и на мгновение я увидел волчьи черты Ваддерунга, прячущиеся внутри Крингла.
Я сидел, выпрямившись, и не спускал с него глаз.
Крингл закончил подмигивать, развернулся с небрежным изяществом, и потопал вниз по склону холма, напевая: «Вот шагает Санта-Клаус» своим рокочущим басом.
А я смотрел ему вслед.
– Сукин сын, – пробормотал я.
* * *
Я встал, и завернувшись в армейское одеяло, побрел в хижину. До меня доносились запахи кофе и супа, и мой желудок жаждал и того и другого – да побольше.
В камине горел огонь, и мой кофейник висел рядом с огнем. Суповый чайник болтался на своем крючке. Суп варился из старых запасов и замороженного мяса, и я был слишком голоден, чтобы капризничать. Все остальные, наверное, чувствовали себя так же.
Томас, похрапывая, дрыхнул на одной из лежанок. Жюстина улеглась за ним, прижавшись лицом к его спине. По меньшей мере их руки и лица были чистыми. Мак сопел на другой лежанке, голый до пояса. Грудь и живот ему, очевидно, отмыли от грязи – и от крови, натекшей из ран.
Сарисса отсутствовала. Как и Молли. И Хват. Я был уверен, что они ушли навсегда.
Кэррин сидела у огня, глядя на пламя, с чашкой кофе в руках. Мыш сидел рядом. Когда я вошел, он посмотрел на меня и принялся вилять хвостом.
– Ты не взяла одеяло? – тихо спросил я.
– Когда огонь как следует разгорится, – сказала она, – я думаю, что смогу принести твой плащ.
– Я буду выглядеть как эксгибиционист, – сказал я.
Она улыбнулась, чуть-чуть, и протянула мне две чашки. Я взглянул: в одной был кофе, в другой очень густой суп. Она передала мне походную вилку для супа.
– Еда так себе, – сказала она.
– Да пофиг, – ответил я и сел у очага напротив – и греться, и поглядывать на Кэррин. Тепло вместе с супом и кофе вливалось в мой живот, и я начал чувствовать себя человеком впервые… за много времени. Все тело ныло. Приятным это не назовешь, но, кажется, я честно заработал свои болячки.
– Господи, Дрезден, – сказала Кэррин, – ты бы хоть руки помыл. – Она взяла салфетку и, наклонившись, стала вытирать мне руки. Мой желудок вякнул, что прервать еду было плохой идеей, но я поставил чашки рядом с собой и позволил ей продолжать.
Она вытирала мне руки терпеливо, потратив на это пару салфеток. Потом сказала: – Наклонись.
Я наклонился.
Она взяла свежую салфетку и вытерла мне лицо, медленно и заботливо. Оно все было в царапинах и порезах. Когда она очищала один из них, стало больно, зато потом чувство сделалось приятным. Иногда кое-что, полезное тебе в долгосрочной перспективе, немного болит, когда впервые за него берешься.
– Ну вот, – сказала она миг спустя. – Ты выглядишь почти по-человечески… – Здесь она сделала резкую паузу и опустила глаза. – Я имею в виду…
– Я знаю, что ты имеешь в виду, – сказал я.
– Да.
Огонь потрескивал.
– Что там с Маком? – спросил я.
Кэррин посмотрела на спящего человека.
– Мэб, – сказала она. – Она появилась здесь несколько минут назад и посмотрела на него. Потом, прежде, чем кто-то успел среагировать, она сорвала с него бинты, сунула пальцы в рану и вынула пулю. И бросила прямо ему на грудь.
– Но раны нет, – заметил я.
– Нет. Начала затягиваться в ту же минуту, как Мэб сделала это. Но ты помнишь случай, когда его жестоко избили в его же баре? Почему ткани не регенерировались тогда?
Я покачал головой:
– Может, потому что тогда он пребывал в сознании.
– Он отказался от обезболивающего. Я помню, мне это тогда показалось странным, – пробормотала Кэррин. – Что он такое?
Я пожал плечами:
– Спроси у него.