Мы стали строить дом и приручать Лома. Костя оказался умницей, советам внял и вел себя безукоризненно. Как Лом ни придирался, а ничего подозрительного в нем усмотреть не смог, и вскоре уже называл его Костей, хлопал по плечу и приговаривал:

— Головастый ты мужик…

* * *

В пятницу была презентация по случаю открытия нового банка. Танька с Костей уже отбыли, собирались и мы с Ломом. Я вертелась перед зеркалом, муженек подошел сзади, обнял меня и запел:

— Ладушка, до чего ж ты красивая, дух захватывает… Фигурка точеная… — Он рукой залез под подол и ухитрился смять платье. — Давай наплюем на эту презентацию и дома останемся. Чего мы там не видели?

Отказывать Лому не хотелось, но на этот раз я проявила твердость:

— Потерпишь пару часов. Хочу взглянуть на этих умников и прикинуть: кто там чего стоит.

Умники особого впечатления не произвели. На следующий день к нам приехали Танька с Костей и стали натаскивать Лома. Он капризничал и злился, а мы изрядно помучились. Однако через пару недель муженек вошел во вкус, возвращался с сияющими глазами и заявлял с порога:

— Ладуль, ты сейчас со смеху умрешь…

Со смеху я не умирала, но за мужа радовалась. Работать с ним стало легко и приятно. Память у Лома железная, не хуже его кулаков, и хоть мозгами его бог немного обидел, зато хитростью и звериным чутьем снабдил в избытке, а о том, что карманы ближних следовало время от времени основательно очищать, Лому напоминать не приходилось. Костя умело его инструктировал, а Ломик был способен запомнить текст объемом в пять страниц и на следующий день воспроизвести его дословно. Очень скоро ребята в банке поняли, что заполучили. Но русский человек, как известно, задним умом крепок.

Поздней осенью, после одного примечательного разговора с глазу на глаз в кабинете за дубовыми дверями, в котором Лом, к удивлению своего собеседника, продемонстрировал недюжинный ум, а не только звериную повадку, у нас в гостях появились двое мужчин. Правда, на гостей они были похожи мало, так как выглядели испуганными, нервными и неприлично суетливыми. С обоими я встречалась лишь однажды, на презентации, и поэтому позволила себе, открыв дверь, выказать легкое недоумение.

— Здравствуйте, — пропела я с улыбкой, глядя попеременно то на одного, то на другого.

Один из мужчин был среднего роста, худой и бледный, ранняя лысина и борода клинышком, фамилия его была Перезвонов. Лом сразу же прозвал его Звонком за неуемную тягу к красноречию. Второй — высокий, крепкий и в отличие от товарища говорил мало и по делу, чему, надо полагать, способствовала его фамилия: Молчанов. Сейчас он держал в руках черную папку, по некоторым причинам очень меня интересовавшую.

— Здравствуйте, — ответили они мне и улыбнулись, хотя было заметно, что им не до улыбок. — Геннадий Викторович дома?

— Дома, проходите, пожалуйста.

Они вошли. В прихожей появился Лом. Так как визит ожидался, муженек бродил по квартире в костюме, застегнутом на все пуговицы, и выглядел, как всегда, сокрушительно, правда, на особый, бандитский, манер, точно назло всем моим попыткам придать ему вид добропорядочного гражданина.

— Вот сюда, пожалуйста, — сказала я, указывая рукой на дверь гостиной, а Лом головой мотнул:

— Пошли, ребятки.

Я закрыла за ними дверь и прошла в соседнюю комнату. Здесь напротив друг друга молча сидели Костя и Танька. При моем появлении подружка вскинула голову и спросила:

— Лом справится?

— Еще бы.

Костя поднялся с кресла, подошел к окну и сказал тихо:

— Черт, волнуюсь, как на выпускном экзамене.

— Не стоит, — успокоила его я. — Все нормально и даже лучше. Генка понял, чего от него хотят, а когда он случайно что-то понимает, ему цены нет.

Мы настроились на долгое ожидание, но разговор занял не более получаса. Гости молча оделись в прихожей, потом хлопнула входная дверь, а мы покинули комнату. Лом сидел в кресле и ухмылялся.

— Что, Геночка? — спросила я, устраиваясь на его коленях.

— Порядок, — кивнул он и поцеловал меня.

На столе лежала та самая кожаная папка. Костя сел, придвинул ее к себе и стал внимательно изучать содержимое. Танька пританцовывала рядом и все норовила заглянуть ему в глаза. Наконец Костя поднял голову, посмотрел на нас по очереди и сказал:

— Молчанову сейчас самое время умереть.

Лом уставился на меня, а я едва заметно кивнула.

* * *

Я жарила мужу котлеты, Танька вертелась рядом, залезая руками то в один салат, то в другой.

— Молчанова-то с попом хоронят, — минут через пять заявила она. — С понятием люди…

— Сейчас модно, — пожала я плечами.

— Отпевание сегодня в час. — Танька задумалась, глядя на люстру. — Человек он в городе уважаемый… был. И меня, кстати, приглашали…

— Сошлись на занятость, отправь вдове соболезнования, покойнику венок…

— Да нет, я бы сходила… отдала то есть последний долг… и вообще, послушала, как поют.

— Помешательство какое-то, — разозлилась я.

— И вовсе не помешательство… В душе-то так чисто делается, и плакать хочется.

— Что ж, — вздохнула я, — сходи поплачь.

Танька взглянула на часы и ходко затрусила к двери.

Однажды вечером Лом вернулся в сильной задумчивости, бродил по квартире и все на меня поглядывал. Где-то часа через полтора не выдержал и сказал:

— Ладуль, мне с тобой поговорить надо…

Разговор вышел бурным, и я впервые накричала на муженька, а под конец заявила:

— Ломик, с наркотой связываться не смей.

Традиционно этим промыслом в нашем городе занимались нехристи. С ними мы уживались по принципу: у вас своя свадьба, у нас своя… Откуда теперь ветром надуло, понять несложно: еще в прошлые времена Лешка Моисеев, давний Ломов дружок, мутил воду и пел о бешеных деньгах.

— А чего от добра отказываться? — разозлился Лом. — Дело верное, отлаженное, а нехристей мы в бараний рог свернем, нечего им у нас хозяйничать.

Убрав из голоса командные нотки, я запела жалостливее.

— Я покойному Аркаше всегда говорила, не суйся. У нас дела, слава богу, идут неплохо, а от добра добра только дураки ищут.