– Долго здесь оставаться нельзя, нам нужно двигаться вперед, – тихо сказал Эймс. Я чувствовал себя усталым. Общение через дальновидение забирало силы.
– Знаю, – ответил я. – Еще пара минут… мне нужно прийти в себя. Пара минут – и пойдем.
Эймс присел рядом, огляделся – не слышит ли кто, и тихо сказал:
– Дарольд, я тебе доверяю, и пойду туда, куда ты нас поведешь. Но все-таки… Какая наша цель? Когда мы бежали от надзирателей через катакомбы, все было понятно. Но сейчас… я просто хочу знать. Как называется то место, та точка на карте, куда мы идем, и стоит ли оно того? Ради чего мы рискуем жизнью?
– Мы идем спасть моих сестер, – отстраненно ответил я. Разговор был неприятен, и я хотел поскорее его закончить.
– Значит, стоит, – кивнул Эймс.
– Конечно, – согласился я и неожиданно для самого себя добавил: – Пойми, мы не просто пробираемся через эти негостеприимные земли, мы… мы творим историю, Эймс! Каждый наш шаг, каждый бой создает то будущее, в котором будут жить наши потомки.
Сержант ничего не ответил. Он только крепко сжал мое плечо и легко вскочил, будто и не было долгих дней изнурительного похода.
– Подъем, лежебоки! Пора в путь!
«И как только у него это получается?» – подумал я, со стоном поднимаясь на ноги.
Эймс беспощадно гнал отряд вперед. Он хотел как можно дальше уйти от места боя, где было пролито столько крови. Сержант понимал, что для всех зверей, населяющих эти дикие края, холм сейчас был приманкой. Запах крови созывал на пир всех хищников в округе. И дело точно не ограничится все теми же волками, которые не преминут полакомиться останками сородичей.
На просторах страшной Пустоши жило немало тварей, чья родословная уходила корнями в седую древность. Сказать, что они опасны для людей – значит не сказать ничего. При этом Эймс знал – зимой свежая кровь манит хищников, как вкусный запах из харчевни усталого путника. Она зовет к себе, как звуки рога созывают стрелков на охоте. И сержанту страшно не хотелось оказаться поблизости от жуткого пиршества, которое устроят твари с Пустоши на холме, где мы приняли бой с волчьей стаей.
Когда-то, в годы молодости, он был ранен. Удар боевого топора пришелся в шлем, но честная сталь выдержала, и молодой Эймс рухнул без сознания. Соратники сочли его мертвым и пошли дальше, прорываясь через окружение. Он очнулся ночью. На поле брани среди мертвецов и умирающих было тихо, жутко и опасно. То, что слетелось, сползлось, сбежалось на запах свежей человеческой крови, уже начало свой пир! И Эймс по сей день просыпался ночью в холодном поту, увидев то, что навсегда врезалось в память в ту ночь. Живые не должны видеть участь мертвых.
Мы шли весь день, всю ночь и целое утро. Только в полдень следующего дня Эймс дал нам передохнуть около двух часов, а потом снова поднял и погнал дальше. Мне было странно видеть, как подчиняются этому жесткому режиму Эжен, Дово и Лус. Эта удивительная вера простого рядового в своего командира подкупала своей искренностью. Видно, так уж устроен человек, что ему жизненно необходим тот, кто возьмет ответственность на себя, тот, на кого можно положиться в сложную минуту. И кому хочется верить. Безотчетно и по-детски.
А что Эймс? Кому верит он? На кого надеется?
И, словно в ответ, в голову пришла мысль: а ведь на самом деле грозный сержант надеется на меня! На Дарольда Ллойда из маленького города Виллон, что затерялся в Буа, на юге Нордении. А все потому, что он верит в то, что я говорю и делаю. Верит в то, что впереди есть какая-то цель, к которой нужно выйти, и которая окупит этот страшный поход и жизни тех, кто уже погиб и еще погибнет.
Хотя почему я все время называю эту цель «какой-то»? На самом деле цель правая и важная. Спасти сестер! Это достойно, это дело для настоящего мужчины. Но, с другой стороны, кто, в сущности, для Эймса эти девчонки? Кто они для Ирка Мудрого, что остался лежать в подземельях Великой Крепости? Кто они для Аро и Вилы?
Опять вопросы. Опять сомнения.
Я чувствовал себя плохо от подобных размышлений, но по какой-то странной причине они приходили все чаще и чаще. Сомнения терзали, душили. По ночам я частенько видел тех, кто когда-то доверил мне свою жизнь. Кого-то я помнил по именам, кого-то – нет. Эти сны повторялись от раза к разу. Те, кто сгинул неведомо где, стояли в темноте и молчали, а я шел мимо строя этих людей с факелом в руке. И его неровный свет выхватывал из темноты лица. Еще одно, еще… Шаг за шагом, человек за человеком. Все они, умершие и убитые, смотрели на меня, пристально, вопрошающе. В этих взглядах не было враждебности, но была жажда ответа. Ради чего они сложили свои жизни? Стоит ли цель такой платы?
Они спрашивали без слов: «Не сдашься ли ты, не отступишься в момент, когда надо будет платить по счетам? Какое решение примешь?»
Я читал эти вопросы в глазах мертвецов, и тревогой наполнялось мое сердце. Я шел мимо строя, казавшегося бесконечным, а факел чадил и норовил погаснуть. И больше всего на свете я боялся, что факел погаснет. Что питало то пламя? Что горело на толстой суковатой палке? Память? Душа?
К вечеру все валились с ног. Новый переход вымотал до предела. Но мы все равно собрали дрова для костра и выставили караул. Эймс упорно держал походную дисциплину. В конце концов, мы находились на войне, а то, что противник не был похож на человека, было не так уж важно.
Перед самым отбоем Эйо перемигнулся с Эймсом и исчез. Я заволновался, но сержант успокоил, буркнув что-то вроде:
– По делу пошел. Этот не пропадет.
Эйо вернулся через пару часов. Он вынырнул из темноты стремительно и бесшумно. Эжен вздрогнул, поднял копье, но в последний момент увидел, что это свой, и облегченно вздохнул. Рыжий вояка сиял. Он принес, во-первых, целого зайца, которого тут же принялись освежевать солдаты, а, во-вторых, интересную новость.
– Там, впереди, селение, – объявил.
– Да ладно?! Селение? Большое? Людей много? – посыпались вопросы.
– Саму деревню я не видел…
– Тогда откуда знаешь, что оно там есть? – удивился я, отчасти потому, что был уверен – об этом я должен был узнать из видения.
– Дым, – Эйо улыбнулся.
– Может, это от нашего костра? – не сдавался я.
– Нет, я знаю, откуда дует ветер. И потом – от нашего костра хлебом не пахнет. Я же говорю, тут неподалеку деревня. И к ней ведет тропа…
– Прямо-таки и тропа? – я покачал головой.
– Самая что ни на есть тропа, со следами, утоптанная такая…
– Да тебе с голодухи померещилось…
– Я что, на идиота похож? – обиделся Эйо. – Говорю – дым виден и тропинка есть. А это значит, что как минимум завтра мы выйдем к чужому жилищу.
– Уж не знаю, радоваться или печалиться, – протянул Эймс, – что скажешь, Дарольд?
– Не знаю, – неуверенно ответил я, – нужно подумать.