В жизни лучше привыкать к неудачам. Это избавляет от лишних печалей.

Хельмут Бергер

Исходная позиция

Почему надо экономить

В те славные времена, когда экономика еще переживала эпоху бурного развития, я сидел в роскошной конторе, раздавал визитки одного из лучших медиаконцернов стра­ны и благодаря нашему трудовому праву готовился узако­нить свои отношения с рабочим местом по истечении испытательного срока. Дома, в книжном шкафу, в акку­ратной папочке хранился трудовой договор, предполагав­ший регулярное повышение моего оклада. Согласно дого­вору, ежегодная надбавка составляла около 1000 марок. Так что я собирался медленно, но верно богатеть. Заботы о будущем, которые меня в то время не беспокоили, взял на себя мой работодатель. Почти равные заработку суммы уходили на разные виды страхования: пенсионное, на слу­чай болезни, страховку по безработице и страховку жилья.

Получилось же все иначе, и виной тому стал стоп-кран. Работодатель сорвал его, когда в Нью-Йорке Уса­ма Бен-Ладен кардинально изменил ход истории и руко­водство медиаконцерна пришло к выводу, что огромные инвестиции в новый human capital — следствие наивно­го убеждения, что золотой век конца девяностых будет Длиться вечно. Резкое торможение выбросило за борт всех, кого набрали за последние два года.

Когда нас принимали на работу, газету настолько распирало от всяческих объявлений, что по выходным почтальон не мог засунуть ее в прорезь почтового ящи­ка. Читатели, которых не интересовал рынок труда, бра­ли в руки субботний выпуск и сразу же выкидывали раз­дел объявлений. За год на этот раздел наверняка уходил небольшой смешанный лес, для транспортировки кото­рого сжигали энергию, накапливавшуюся миллионами лет. Издательства, разумеется, полагали, что так будет продолжаться и дальше. Люди боялись упустить благо­приятный момент. Все, от руководства концерна до пен­сионеров, грабивших собственные сберкнижки и от­правлявшихся на биржу, боялись оказаться в стороне от экономического подъема. Компании делали массовые инвестиции, а граждане — скупали все подряд, в том числе и «народные акции».

В результате наступило тяжкое похмелье, и неудиви­тельно, что сначала его почувствовали работники средств массовой информации. А первое, на чем там экономят, когда уменьшается приток денег, — это объ­явления. Сокращение отводимой на них статьи бюджета позволяет сэкономить миллионы. При этом не возника­ет социального напряжения, не требуется администра­тивно-технических затрат и, главное, результат достига­ется в мгновение ока. Мы работали в прогрессивном приложении к консервативной газете и, конечно, стали первыми жертвами резни бензопилой на рынке хорошо оплачиваемого труда.

Лично мне пришлось довольно тяжко, потому что прокормить небольшую семью можно, только если есть постоянный заработок. И все же я старался войти в положение компании: ведь никто не мог заранее пору­читься, что фирма сможет содержать целый штат новых сотрудников. Я принял свое увольнение с юмором ви­сельника, решив, что это один из тех случаев, когда важ­но не ударить в грязь лицом. В оставшиеся рабочие дни я приходил на работу в подчеркнуто прекрасном настро­ении и старался вести себя так, чтобы ни у кого не воз­никло ощущения, будто я ропщу на судьбу. Теперь я, как и некоторые старые сотрудники, каждый день являлся в галстуке. Придя в редакцию последний раз — стоял не­обычайно солнечный осенний день, — я устранил на ра­бочем месте следы своего недолгого пребывания, пере­дал комнатные растения в ведение главной секретарши и обошел всех коллег, прощаясь и давая понять, что ос­тавил свой кабинет «стерильно чистым».

Большинство уволенных считали, что с нами «скверно обошлись»: сперва нас цапнули, как лакомый кусочек, а потом выплюнули, когда надобность в нас отпала. И все же, хотя это увольнение стало для меня первым и оста­ется по сей день единственным, так что сравнивать его пока не с чем, мне не кажется, будто с нами поступили чересчур скверно. «Скверные» увольнения выглядят совсем иначе. В странах с либеральными порядками, на­пример в Великобритании, нет никаких правил по опо­вещению служащих о грядущем сокращении. Поэтому одна лондонская страховая компания просто-напросто разослала CMC-сообщения. А другая фирма придумала способ еще похлеще. Включив пожарную сигнализацию, руководство заставило всех выйти на улицу. Обратно во­шли лишь те, у кого сработали магнитные карты. Нако­нец, Американский инвестиционный банк и вовсе уст­роил в своем лондонском отделении лотерею: увольняли тех, кто вытягивал «ноль».

Разумеется, не бывает приятных увольнений, но ес­ли бывают деликатные, то мое, несомненно, относится к таковым. Меня усадили в мягкое кожаное кресло, на­чальник заверил, что с моим уходом компания понесет большой урон, а сослуживцы, которых не коснулось со­кращение, нянчились со мной так, словно я был неиз­лечимо болен. Причем не только коллеги относились ко мне с участием. На летнем празднике у президента — одном из последних мероприятий, о которых я писал для нашей газеты и на котором мне удалось хорошень­ко угоститься, — мне выразил свои соболезнования да­же глава магистрата, прежде не удостаивавший меня вниманием.

Берлинцы, строившие планы на будущее, понимали, что вскоре последуют новые сокращения. На окнах стек­лянных дворцов, спроектированных модными архитек­торами девяностых и выстроенных словно по мановению волшебной палочки, красовались вывески: «Сдается под офис». Нередко буквами помельче приписывали: «На выгодных условиях». Потом выяснилось, в чем заключа­лись эти условия. Некоторым владельцам до того не тер­пелось снова задействовать пустовавшие помещения, что они бесплатно сдавали их прогоревшим компаниям. Фридрихштрассе, которую собирались сделать чем-то вроде Бонд-стрит или Фобур Сент-Оноре с роскошными отелями, ювелирными магазинами, мужскими парикма­херскими и дорогими магазинами одежды, пустовала в то самое время, когда пешеходные кварталы Ульма и Фил-линген-Швеннингена кишели чокнутыми потребителя­ми. Продавщицы в пустующих магазинах «Шанель», «Гермес» или «Луи Вюиттон» тосковали без покупателей. Люди, заходившие туда (какие-нибудь заблудившиеся русские), по их удивленным лицам догадывались о глуби­не экономического кризиса. Тех сумм, которые прежде позволяли концернам вроде «Фольксвагена» или «Не­мецкого банка» отхватывать филейные кусочки на буль­варе Унтер-ден-Линден, теперь хватило бы на то, чтобы скупить полгорода.

Стали видны недостатки нашей социальной системы, так как серьезные проблемы с трудоустройством испы­тывали молодые, здоровые, образованные люди. Боль­шую часть прежнего оклада мне теперь выплачивало го­сударство, и после определенного срока я имел право рассчитывать на регулярное пособие, размер которого определялся размером все того же оклада. Таким обра­зом, можно было вообразить себя директором собствен­ной фирмы и ежемесячно получать годовой заработок индийского пилота.

Особенно занимательным мне показалось то, что произошло с моей знакомой. Уволили нас почти одно­временно. Она работала редактором на телевидении и, несмотря на то что ее отец был председателем правления смешанного концерна, всерьез говорила о получении так называемых «переходных денег». На подаренной па­почкой «пятерке» БМВ она отправилась в Грюнвальд, в эти трущобы богатых близ Мюнхена, чтобы пожаловать­ся на злую судьбу под сенью пригородного дворца роди­телей. «Переходные деньги» она получала без всякого зазрения совести, так как, по ее собственным словам, имела на них право. А кто же станет пренебрегать пра­вами?