— Всем сейчас тяжело, Эд.
— Спасибо вам огромное.
Сандра Шэн усмехнулась.
— Сходи поговори с Энни, — посоветовала она.
Из ее глазниц словно бы несколько белых мошек вылетело. Он не понял, фокус это или дурной знак, поэтому быстро сунул голову обратно в аквариум, чтобы не видеть ее. Спустя мгновение он услышал, как Сандра Шэн говорит:
— Меня блевать тянет от торговли прошлым, Эд. Я хочу в будущее.
— А я что-нибудь говорю, когда я там?
* * *
Эд продолжал работать с аквариумом, а видения его становились все кошмарнее.
Ему снился космос, но не пустой. Эдакая зачаточная тьма, свернутая в несколько слоев, как носовая волна Алькубьерре, но куда хуже. Холодная вода бессмысленно пресного моря, информационная суперсубстанция, субстрат универсального алгоритма неясной природы. Свет подрагивал и ускользал прочь по отмели. Такова была работа, для которой его наняла Сандра Шэн: прорицание или, скорее, неудача в прорицании, поскольку ему ничего не открывалось в этом бесконечном путешествии, пока он не замирал совершенно внезапно, вынужденный теперь созерцать все с вышины.
Кусочки и фрагменты пейзажа, приметнее всего — дом. Наверное, деревенская местность, старенький вокзал, живые изгороди, перекошенное поле, потом этот дом — суровый, каменный, с окнами на четыре стороны света. Ему мерещилось, что все эти объекты только миг как собрались воедино. Но в чем не приходилось сомневаться — они были до некоторой степени реальны или обладали таким качеством прежде. Он всегда приближался к дому сверху и под углом, словно планируя туда на аэролете; дом был высокий, с крышей из розовато-серой черепицы, фронтонами фламандского стиля и обширным сумрачным садом, где на лужайках и под сенью лавров всегда было пусто и холодно, как зимой. Чуть поодаль высились серебристые березы. Часто шел дождь или наползал туман. Это было на рассвете. Это было после обеда. Спустя пару мгновений Эд оказывался на крыльце дома и тут же просыпался от собственного отчаянного крика.
— Тише, — говорила Энни Глиф. — Тише, Эд.
— Я вспоминаю то, чего не видел, — рыдал Эд.
Он жался к ней, слушал биение сердца — тридцать ударов в минуту, а то и меньше. Сердце всегда успокаивало его: крупное, надежное; выводило из стоячей волны собственного ужаса. С другой стороны, оно его так успокаивало, что он почти сразу снова проваливался в беспамятство; однажды ночью сон промотало дальше, и он оказался там, куда ступать не хотел. Внутри. Он увидел лестницу.
— Война-а-а-а-а-а! — завопил он, выскакивая из засады на сестру. Она уронила поднос. Двое молча уставились друг на друга и на то, что натворили. Сваренное вкрутую яйцо покаталось и улетело в угол. Было уже поздно пытаться помочь. Он уставился в лицо сестры, искаженное непонятным гневом. Он убежал, истошно вопя.
— Когда она решила уйти, отец наступил на котенка, — сказал он Энни наутро. — Котенок умер. Отец не хотел. Он не хотел, чтобы так вышло. Но после этого я решил, что тоже уйду от него.
Энни улыбнулась.
— Странствовать по Галактике, — кивнула она.
— Летать на кораблях, — сказал он.
— И трахать всех цыпочек, какие подвернутся.
— И даже больше того, — усмехнулся Эд.
Он посидел еще минутку после ухода Энни, размышляя.
Я вспомнил черного котенка, а потом… было еще что-то, еще. До того, как сестра ушла. Ему показалось, что он видел реку. Женское лицо. Женская нога рассеянно шевелит пальцами в воде. Отстраненный, но счастливый голос: «Разве нам не повезло? Разве нам не повезло, что у нас все это есть?»
«Тогда мы жили все вместе», — подумал Эд.
* * *
Для первого выступления Эд облачился в смокинг.
Впоследствии, по очевидным причинам, он одевался в дешевый синий комбинезон, который легко было выстирать; но на первом шоу ему хотелось выглядеть импозантно. Маленькие тесные подмостки возвели между «Майкл Кэрни с Брайаном Тэйтом смотрят в монитор, 1999» и «„Тойота-превия“ с клэпхемскими [47] школьниками, 2002», подсветив ее стеллажами старомодных цветных прожекторов и снабдив аккуратными голографическими спецэффектами. В центре сцены, на простом деревянном стуле предстояло сидеть Эду с аквариумом на голове; микрофон прорицателя был так же старомоден, как осветительная система. [48]
— На самом деле он ни к чему не подключен, — сказала Хэрриет. — Звук транслируется обычным способом.
Гермафродитка явственно нервничала. Она весь день после обеда тут суетилась. Хэрриет отвечала за обустройство сцены и обожала расписывать, как от простой девочки на побегушках проложила себе путь наверх по карьерной лестнице. Именно Хэрриет настояла на смокинге.
— Надо, чтобы ты выглядел властно, — сказала она.
Она была очень горда своими идеями. Втайне Эд считал, что те граничат с фатовством. Гермафродитка с живыми татухами, лысой башкой и пучками рыжеватых волос в подмышках казалась ему наименее привлекательным воплощением Сандры Шэн. Его так и тянуло сказать:
— Послушай, ты же теневой оператор, ты можешь всем тут рулить. Так зачем?
Но он не нашел уместного момента это высказать. К тому же реакция алгоритма на подобную критику была непредсказуема. Пока ему приходилось выслушивать ее объяснения и смотреть, как она указующим перстом целит в диорамы по обе стороны крохотной сцены:
— Мы помещаем себя в этом поворотном моменте, желая исследовать возможности непостоянства и вечных перемен…
— Не думаю, что нам этого особо хочется, — сказал Эд.
Он не понимал, зачем проектировать мерцающее голографическое изображение Тракта Кефаучи на атласный занавес позади. Но когда спросил об этом Хэрриет, та немедля сменила тему, превратилась в Сандру Шэн и посоветовала:
— Эд, тебе следует понять, что им ты нужен мертвым. Любое пророчество преждевременно. Аудитория возжаждет твоей смерти.
Эд только уставился на нее.
К вечеру он все еще не понимал, чего от него хочет аудитория. Людской ручеек быстро затапливал места перед сценой, принося широкую и представительную выборку нью-венуспортских типажей. Были тут корпоративщики из анклавов, одетые в кропотливую имитацию персонажей диорамы в тени за сценой; гики и культивары с Пирпойнт-стрит; невысокие, идеальной красоты портовые шлюхи, от которых пахло ванилью и медом; девушки-рикши, бак-наркоши, восьмилетние ганпанки и счетоводы всех вышеперечисленных. Набралось и несколько новочеловеков, чьи руки и ноги были бледны и неестественно гибки, а выражения лиц — неадекватны происходящему. Держались зрители тише обычной цирковой аудитории, а еды и напитков принесли с собой меньше, чем Эд надеялся. Зловеще внимательны. Непохоже, чтоб он им был нужен мертвым. Эд вышел на сцену в смокинге, сел на деревянный стул в свете цветных прожекторов и взглянул на них. Ему было жарко, накатывала тошнота. Одежда жала.