Негромко зазвенели колокольчики.
— Доктора Хэндса, пожалуйста, — сказал вежливый, но властный женский голос.
И он явился, вынырнув из вселенского субстрата, в белых перчатках, при трости черного дерева с золотистым набалдашником. Во фраке с бархатным воротником и манжетами о пяти запонках каждая. Вниз по внешней стороне узких черных брюк спускалась черная же атласная полоска. Он был в шляпе. Серия Мау впервые заметила, как он обут: в остроносые танцевальные туфли из лакированной кожи. Она увидела, что шляпа, перчатки, костюм, обувь и трость состоят из чисел, наползающих друг на друга, стиснутых так плотно, что возникала иллюзия слитных поверхностей. Неужели весь мир так устроен? Или только доктор Хэндс?
— Серия Мау! — воззвал он, протянув к ней руку. — Потанцуем?
Серия Мау шарахнулась от него. Она вспомнила, как мать бросила ее сражаться со всем миром без поддержки. Она подумала об отце и о том, к чему он ее хотел принудить в сексе. Вспомнила и брата, который, даже зная, что они расстаются навсегда, отказался помахать ей.
— Я не умею танцевать, — сказала она.
— А чья это ошибка? — рассмеялся доктор Хэндс. — Если билета не купить, как тогда в лотерею выиграть?
Он широким жестом обвел окружающее пространство. Серия Мау увидела, что стоит перед витриной лавки фокусника, — маленькая культиварка в подвенечном платье рядом с высоким худощавым человеком с тонкими усиками и живыми, энергичными голубыми глазами. Их окружали предметы, виденные ею во сне, — ретротовары, инвентарь фокусника, детские игрушки. Пластиковые рубиновые накладные губы. Ярко-оранжевые и зеленые перья. Белые шарфы, которые вылетят из шляпы живыми белыми голубями. Мотки поддельной лакрицы. Сердечко на Валентинов день с диодной подсветкой. Обувь с внутренним каблуком, чтобы казаться повыше, и якобы рентгеновские очки; кольца для фокусов, усаженные полудрагоценными камнями, и якобы неснимаемые наручники. Всем этим стремишься владеть в детстве, когда кажется, что в мире всегда что-нибудь отыщется, а потом найдется и еще что-нибудь.
— Выбирай, что тебе по душе, — предложил доктор Хэндс.
— Это же сплошь подделки, — заупрямилась Серия Мау.
Доктор Хэндс рассмеялся.
— И в то же время все они реальны, — сказал он. — Вот что восхитительно.
Он отпустил ее руку и закружился в элегантных па, крича:
— Йо-йо-йо, йо-йо-йо!
Затем повторил:
— Ты могла бы выбрать все, что тебе по душе.
Серия Мау понимала, что он прав. И в панике рванулась прочь от этой мысли во все стороны, будто с края самого высокого обрыва во Вселенной.
— Оставь меня! — завопила она.
Корабельная математичка (которая все это время и была доктором Хэндсом, ну или его частью) тут же ее усыпила. Затем, проверив состояние остальных компонентов проекта (для этого потребовалось немало помотаться в десяти измерениях пространства и особенно по четырем измерениям времени), переделала «Белую кошку» сообразно своим представлениям о прекрасном, по кратчайшему пути отправилась в Сигма-Конец и бросилась в червоточину. Работы был непочатый край.
* * *
Сигма-Конец.
Дядя Зип, прищурясь, наблюдал за ними.
— В погоню, — скомандовал он.
— Слишком поздно, дядя. Они уже там.
Дядя Зип смолчал.
— Они мертвы, — определил пилот. — И если отправимся за ними, погибнем сами.
Дядя Зип пожал плечами. Он ждал.
— Там не место для человеческих существ, — предостерег пилот.
— Разве ты не хочешь узнать, что там? — спросил дядя Зип ласково. — Разве не за этим ты сюда явился?
— Да. Ладно, погибать, так с музыкой.
* * *
«Белая кошка» безмолвно возникла из противоположного конца червоточины, словно корабль-призрак. Двигатели ее были отключены. Коммуникаторы молчали. Внутри ничто не двигалось; снаружи лениво моргал единственный синий путеводный огонек, обычно используемый лишь на парковочной орбите, — неохотно и регулярно подмигивал пустоте. Сам корпус покрылся шрамами и оспинами, его местами сточило от контакта со средой без названия, словно путешествие через червоточину было эквивалентно тысячелетнему пребыванию в кофемолке, где движения зерен так же далеки от ньютоновских, как путь поезда с кручи. Быстро остывая, корабль из алого стал сливовым и затем принял обычный свой оттенок закаленной стали. Многих наружных установок недоставало. Позади тонкой скрученной пленочкой белого света сиял выход из червоточины. Часа два-три корабль бесконтрольно кувыркался в пустоте. Затем возгорелся термоядерный факел. «Белая кошка», точно повинуясь неслышной команде, встряхнулась и перелетела на парковочную орбиту у ближайшего крупного небесного тела.
Вскоре после этого проснулась Серия Мау Генлишер.
Она оказалась в своем баке. Вокруг царила тьма. Ей было холодно. Она пребывала в недоумении.
— Экраны! — приказала она.
Ничего не случилось.
— Я на своем корабле или где? — воскликнула она.
Тишина. Она неловко поерзала во тьме. Протеома бака показалась ей безжизненной и тягучей.
— Экраны! — воскликнула она.
На сей раз коммуникаторы отозвались, послав ей две-три картинки: грубого разрешения, уложенные внахлест, крапчатые от интерференции.
Она увидела обитаемую секцию K-рабля и крупный человекообразный объект белого цвета, распростертый по полу; камеры медленно облетели его кругом, и оказалось, что это расчлененный труп. Одежда, сорванная гравитационными силами, разлетелась по углам каюты, словно белье в барабане стиралки, а с нею и одна рука трупа. Стена рядом с телом была измазана красной жидкостью. Вторая картинка представляла дядю Зипа: тот играл на аккордеоне на борту корабля, бесконечно летящего вниз по червоточине. Музыку заглушали вопли пилота:
— Господи! Срань господня, вот дерьмо!
На третьей картинке губы дяди Зипа, взятые крупным планом, ожили, повторяя слова:
— Если взять голову в руки, можно отсюда выбраться.
— Зачем ты мне это показываешь? — спросила Серия Мау.
Корабль не ответил. Потом вдруг отозвался:
— Все это происходит одновременно. Это передача в реальном времени. То, что с ним произошло, все еще происходит. И будет происходить вечно.
Дядя Зип посмотрел на Серию Мау.
— Спасите, — прошептал он.
Его скрутила рвота.
— В общем, довольно интересный феномен, — заметила математичка.
Серия Мау еще мгновение наблюдала за ним.
— Выпусти меня отсюда, — сказала она затем.
— Куда ты желаешь отправиться?
Она беспомощно шевельнулась в баке.