В корабле пахло едой от давних трапез, по́том и ромом «Блэк Харт». Пахло беженцами, контрабандой, цирковыми животными. Место это казалось только что покинутым хозяевами. Лив Хюла сомневалась, что рискнет остаться тут в одиночестве. Шаги ее эхом отдавались в тускло освещенных пространствах корабля, но затем эхо, минуя их, словно бы вырвалось в какие-то другие места. Теневые операторы сгрудились у иллюминаторов, словно туристы, шепча и толкая друг друга при виде Лив. Тут оказалось прохладнее, чем снаружи. Лив отыскала покрытое пылью пилотское кресло и устроилась в нем. На звук ее голоса включилась бортовая аппаратура. Выползла нановолоконная масса, предназначенная для прямого подключения к кораблю.
– Принимаю управление, – сказала Лив.
Откинувшись в кресле, она разинула рот. Система ловко сочленилась с ее мозгом через мягкие ткани нёба.
Некогда это и было ее профессией. Аппарат для солнечного дайвинга вроде «Нахалки Сэл» – объект скорее математический, чем материальный. Он, в сущности, не знает, чем ему быть, а без активного пилотского интерфейса тут же превратится обратно в груду нанотехшлака и умного углерода, перехваченную коллапсирующими магнитными полями. Он принадлежит к эмергентным артефактам, самодвижущимся неврозам. На гипердипе не столько летаешь, сколько умасливаешь его колыбельной программой постоянного динамического самообновления. Ему приходится все время рассказывать сказку о нем самом. Задолго до погружения во Франс-Шанс – в определенном смысле покончившего с ее карьерой, ведь ей не суждено было совершить ничего сопоставимого с этим достижением, и в дальнейшем она просто гоняла на спортивных ракетах, как и все остальные, – Лив покупала себе лучшие твики, какие только могла найти для этой работы. Теперь ее одолела мгновенная разупорядоченность (в этот момент она даже Лив Хюлой не была, а скорее аналогом нью-венуспортской программерской обезьянки), но затем она устроилась в математичке грузовика, словно в удобной кушетке утонула.
– Ита-ак. Что можешь о себе рассказать?
Навигационные голограммы; уныло. Звездные карты и судовые журналы; уныло. Карго-декларации за пятьдесят лет, счета за покупку топлива и штампы с парковочных орбит; уныло, уныло, уныло. Сведения о конечном владельце (отсутствуют); инфраструктурные схемы, чертежи кабины и командного отсека, трюмов (пусто), топливных баков (пусто, пусто, пусто). Математичка продемонстрировала ей Карвер-Филд, а на нем – крохотные фигурки из архитектурной модели Ирэн и Антуана. И даже показала в реальном времени, через прокси и старенький сверхсветовой коммуникатор, определенные парковочные орбиты на расстоянии от трех до тысячи световых по Пляжу; зачем – осталось неясным.
Лив без особой симпатии наблюдала за всем этим.
– Понятия не имею, почему ты так людей дичишься, – сказала она. – Ты мне не показала ничего, что мне не было бы уже известно.
Выждав наносекунду, она добавила:
– Но даже за такое краткое время я успела уяснить, что твои способности феноменальны, просто ты не позволяешь людям о них узнать. Ты уж меня прости, но ты каким-то образом напрочь позабыла, что ты все это умеешь. И заодно – как надо людям себя представлять.
Спустя двадцать минут, испытывая легкое головокружение и слабую ностальгию, она выбралась на солнце и поморгала.
– Мне нужно позавтракать, – заявила она и увела друзей обратно на Стрэйнт-стрит, где приготовила себе ром без льда, просто расслабухи ради, а Ирэн и Антуану подала их любимый коктейль. Затем села за столик напротив парочки и выложила Антуану оплаченную им информацию, а заодно поделилась соображениями, вытекавшими из ее обширного опыта.
– У тебя там куча гуано пятидесятилетней выдержки, – сказала она ему, – ну и что в ней может быть нового? Кроме того, там код, с которыми мои твики не справляются, для какой-то чужацкой заклепки. Черт его знает, что это была за фиговина. Может, какой-то выносной движок? – Предположение на миг озадачило ее, но она тут же махнула рукой – дескать, почем мне судить? – Чем бы она ни была, ее там сейчас нет, так что беспокоиться нет повода. В остальном корабль чист. Навигационных протечек нет. Он в отличной форме для своего возраста. А сам код? Ну, мне в нем разобраться – как на два пальца нассать, но не факт, что и остальным тоже. Антуан, пора его обновить, а не то в одну прекрасную ночь проснешься оттого, что он тебе в ноздри лезет.
Тут Антуан открыл рот, словно желая в чем-то признаться. Позволь Лив ему заговорить, ее мнение насчет целесообразности всей сделки, не исключено, изменилось бы, но она не позволила, а продолжила:
– Кстати сказать, я там покопалась в выдаче аппаратной диагностики. Там, блин, черт ногу сломит. Чего они туда, блин, насовали? Эти вот энергокабели и огромные карусельные колеса? Что это за физика, мать ее растак? Антуан, да не смотри ты на меня так, я ж прикалываюсь. Антуан, я тебе говорю, этого корыта на два, ну, может, три полета хватит. – Допив ром, она обратилась к Ирэн: – Проверь, чтобы он не забыл свинцовые подштанники натянуть; корпус сточился до толщины вафли.
Мона, все это время глазевшая в окно с мыслями о несчастном Джо Леони, повторила:
– Свинцовые подштанники?
И рассмеялась.
– Я там все починю, – заявил Антуан.
– Угу, лучше уж ты за это берись, чем я.
Если разбираешься в кораблях вроде того, на какой Антуан нацелился, сметать вытянутые нитки несложно. Зайдешь в бар на Мотеле Сплендидо или в Нью-Венуспорте, а там нет-нет да и увидишь знакомую физиономию. Они тебе должны. Они тебе выставят выпивку. Они тебе все объяснят. И по правде говоря, за тобой перед ними тоже водятся долги; собственно, зачем бы еще тебе заниматься этим бизнесом? Лив, надо полагать, обо всем этом подумала, перед тем как рассудительно кивнуть и посоветовать:
– По крайней мере, Антуан, переименуй корабль.
Антуан взял Ирэн за руку. Они улыбнулись друг другу.
– У нас есть план, – заявила Мона.
* * *
В тридцати тысячах миль над баром Лив Хюлы на карантинную орбиту вышел Поли де Раад.
Он совсем не был похож на привычного им Поли. Исчезли острый нос, красивые синие глаза, ударная волна светлых волос с характерным мыском вдовы, истонченная радиацией кожа, под определенным углом к свету создававшая иллюзию прозрачности лицевой мускулатуры. Как и любое другое существо на подобравшем его корабле, Поли превратился из личности в понятие. В человеческих каютах еще различимы были отдельные голоса, да и Поли в каком-то смысле еще оставался Поли, неутомимым в стремлении захапать все, что плохо лежит, и ясно было, что в нем сохраняется неподдельная жизнь, однако теперь отличить Поли от корабельных вакуум-коммандос стало весьма нелегкой задачей. Коммандос, отвечая на запросы, чаще всего характеризовали Поли в таких выражениях:
– Гребаная чушка, сука, сволочь де Раад. Гребаный туристишко.
Карантинные корабли, как правило, были крупными, пятнистыми и изношенными по виду, вокруг них метались проблесковые маячки бакенов и уловителей элементарных частиц. В прошлом – старые транспортники с линий «Карлинг», устаревшие варперы Алькубьерре, размером при выключенных релятивистских двигателях не уступающие планетезималям; сюда годилось что угодно, был бы у судна крепкий корпус, а еще лучше, если корпус этот можно было дополнительно упрочнить. Имелись у кораблей и еще кое-какие общие черты: их под завязку напихали всякой хитрой машинерией из каталогов ЗВК, а люки накрепко задраили. Трудно было сказать, что там на борту за атмосфера и есть ли она внутри в принципе. Независимо от возраста, происхождения и степени поюзанности внутренние отсеки кораблей были, без вариантов, либо непроглядно-темными, либо так ярко освещенными, что глаза выжигало. Не реже раза в шесть месяцев сложные резонансные эффекты выводили их на орбиты встречные. Сигналы тревоги отключены. Двигатели на миллисекунду-другую вспыхивают во мраке. День-другой после этого вакуум между корпусами оставался ионизированным, а умный газ наночастиц, отслеживающих прочность корпуса, поверхностную температуру, температуру в сердцевине движка и эмиссию во всех режимах, не исключая, что любопытно, звуковых волн, претерпевал под влиянием не поддающихся описанию событий внутрифазовые переходы.