Вхожу в дом. На кухне никого, но из спальни доносится голос жены.

– Стой, где стоишь! – кричит она через дверь. – Не вздумай сюда заглядывать!

– Ладно. – Я останавливаюсь и жду.

Появляется через минуту, смущенная и раскрасневшаяся. Провожу рукой по ее волосам, покрытым пылью и паутиной. Прибежала прямо из ткацкой, где производят биошелк.

– Даже в душ не сходила, – усмехаюсь я.

– Некогда было, пришлось выскочить, взять кое-что.

– И что тебе понадобилось?

– Не забывай, ты не для того женился, чтобы я тебе все рассказывала, – улыбается она. – В ту комнату не ходи.

Делаю выпад к двери. Эо загораживает путь и сдвигает мне головную повязку на глаза. Лбом упирается в грудь. Я со смехом поправляю повязку, беру жену за плечи и заглядываю ей в глаза.

– А то что? – шутливо поднимаю бровь.

Эо лишь молча улыбается, наклонив голову, – и я сдаюсь. Я могу не моргнув нырнуть в адскую горящую пропасть, но знаю, когда нужно остановиться.

– Хороший мальчик, – говорит она, вставая на цыпочки и целуя меня в нос, – послушный. – Морщится, принюхивается и наконец замечает мою обожженную руку.

Она не слишком нянчится со мной, но и не ругает, почти ничего не говорит, разве что «потерпи, любимый» с легкой тревогой в голосе. Вынимает из раны оплавленные кусочки пластика и делает перевязку из паутинного шелка с антибиотиками и нейронуклеинами.

– Где ты все это достала? – удивляюсь я.

– Я не читаю тебе нотаций, а ты не задавай вопросов, – фыркает Эо, подставляя губы для поцелуя. Я играю обручальной лентой у нее на пальце, сплетенной из моих волос и шелка. – У меня для тебя сюрприз.

– У меня тоже, – улыбаюсь я, думая о лаврах. Снимаю головную повязку и надеваю ей на голову как алую корону. Эо морщит нос от запаха пота.

– А у меня зато – целых два! Жалко, что ты не знал… а то принес бы мне за это сахарный куб или отрез ткани… а может, даже кофе.

– Ха, кофе! Похоже, ты не из того цвета выбрала мужа.

– Проходчик, он и есть проходчик, – вздыхает Эо. – Дикий, упрямый, легкомысленный…

– Ловкий, – подсказываю с усмешкой, кладя руку ей на бедро.

– Ну, разве что, – фыркает она, смахивая назойливую руку, словно паука. – Все, теперь надень перчатки, чтобы кумушки на форуме не трепали языками. Твоя мать уже там.

3
Лавры

Мы идем рука об руку вместе с другими жителями поселка. По телевизору Октавия Луна все так же изрекает свои вечные истины. На экране мелькают ужасы теракта – погибла команда шахтеров и несколько оранжевых техников. Во взрыве бомбы обвиняют Сынов Ареса, то и дело показывая крупным планом их странный знак – окровавленный шлем с шипастыми лучами. Показывают изуродованные детские трупы. Жестокие убийцы, сеятели хаоса, Сыны Ареса заочно приговорены к смерти. Серая полиция и солдаты разбирают развалины. Двое черных солдат, ростом в два раза больше моего, переносят тела жертв. Вокруг суетятся желтые медики.

В Ликосе нет террористов, их дурацкая война пока нас не коснулась, но объявление о награде за голову Ареса – вожака – передают каждый день. Сыны Ареса считают, что с нами плохо обращаются, и потому взрывают все подряд – какой в этом смысл? Теракты тормозят прогресс, мешают готовить Марс для других цветов, вредят всему человечеству.

Веселая толпа валит по туннелю в предвкушении праздника. Кто-то заводит песню, остальные подхватывают – о том, как парень нашел свою невесту на золотом лугу. Мальчишки соревнуются, стараясь коснуться рукой потолка. Разогнавшись, пытаются пробежать по стене или пройтись колесом, иногда падают под общий смех. Девчонки не отстают от мальчишек.

Коридор длинный, под потолком вдоль дороги горят лампы. Впереди подвыпивший дядька Нэрол – старик тридцати пяти лет – наигрывает на цитре. Детишки радостно пляшут у его ног. Даже ему сегодня трудно хмуриться. Инструмент подвешен на ремне, упирается в бедро; пластиковая дека с туго натянутыми струнами смотрит вверх. Правый большой палец бренчит по струнам, изредка помогая указательному выводить мелодию, левая рука ведет басовую линию. У меня никогда не получалось заставить цитру звучать жизнерадостно, а дядька Нэрол умеет.

Он когда-то играл и для меня, учил двигаться в такт музыке, потому что отец так и не успел. Даже запрещенный танец показывал, за который казнят. Щелкал по ногам хлыстом, пока не стали выходить как положено все пируэты и сальто с полосой металла в руке вместо меча. Помню, поцеловал меня в лоб и сказал, что я весь в отца. Дядька научил меня двигаться, и это умение всегда приносило мне победу в игре в кошки-мышки и привидения в туннелях.

«Золотые танцуют парами, черные – по трое, серые – дюжинами, – говаривал Нэрол, – и только мы – в одиночку, потому что проходчик всегда один. Только наедине с самим собой мальчик становится мужчиной».

В те славные времена мне и в голову не пришло бы осуждать дядьку за пьянство и морщиться от перегара. Мне тогда было одиннадцать. Всего пять лет назад, а будто целая жизнь прошла.

Товарищи снова хлопают меня по плечам, и даже булочник Варло одобрительно кивает и сует Эо краюшку. Они слышали о лаврах, зуб даю. Эо прячет хлеб под платьем и с любопытством смотрит на меня.

– Чего это ты весь светишься? Признавайся! – Толкает меня локтем в бок, я пожимаю плечами и стараюсь прогнать улыбку, но безуспешно. – Ты явно собой гордишься. – Она подозрительно прищуривается.

Рядом бегут вприпрыжку мои племянники Риган и Иро, дети Кирана. Близнецы, им по три года, уже обгоняют и мать, и бабушку. Та идет впереди с таким видом, словно жизнь уже ничем не сможет ее удивить.

– Обжегся, дорогой? – бросает она небрежно, заметив мои перчатки.

– Да, – отвечает за меня Эо, – большой пузырь.

Мать пожимает плечами:

– С его отцом и похуже бывало.

Обнимаю ее за плечи, сильно исхудавшие с тех пор, как она, по обычаю всех матерей, учила меня песням нашего народа.

– Неужто совсем не беспокоишься? – спрашиваю с усмешкой.

– Беспокоюсь? Я? – смеется она, подставляя щеку для поцелуя. – Глупенький.

Половина нашего клана на форуме уже лыка не вяжет. Помимо песен и танцев, мы любим выпить. Крабы смотрят на это сквозь пальцы. Если повесить человека ни за что ни про что, народ поворчит да успокоится, но попробуй отнять у нас выпивку, и мы такого натворим, никому мало не покажется. Эо говорит, что грендель-гриб, из которого гонят бухло, не марсианский, а привезен с Земли – нарочно, чтобы легче было держать нас в узде. Каждый раз заводит этот разговор, когда у матери поспевает новая брага, а та, промочив горло, всегда отвечает: «Лучше быть в рабстве у выпивки, чем у людей».

Брагу можно еще подсластить всякими сиропами из праздничных пайков. Есть такие специальные, для алкоголя, со вкусом лесных ягод или корицы. Хорошо бы получить новую цитру, деревянную вместо металлической, – бывает, и такие выдают. Моя совсем старая, зато досталась от отца.