По наблюдению барона Одли, поборники королевы являли собою сборище достаточно разношерстное. Многие из них, как и он сам, были родом из Чешира, а также из Шропшира и других соседних графств, откуда они приходили парами, тройками и целыми дюжинами. Кое-кто из этих, с позволения сказать, рыцарей мало чем отличался от обычных ополченцев – ни сюркотов и гербов, ни знаков отличия, кроме приколотого к груди серебристого лебедя королевы. Но при всей своей бедности и скудости снаряжения эти мелкопоместные сквайры были хотя бы подготовлены сражаться, в то время как остальные – простые пахари и кузнецы, мясники и строители – пришли единственно из преданности короне и неприятия Йорка.
Дерри Брюер был для них своеобразным связующим звеном – к такому выводу пришел Одли, наблюдая, как шпионских дел мастер цокает к нему через лагерь на своей клячонке. Именно Дерри Брюер, колеся по деревням, разворачивал свою вербовочную палатку и зазывал верных короне людей, готовых постоять за своих короля и королеву. Он же в сопровождении Уилфреда Таннера заезжал и на разбросанные по окрестностям фермы, где заключал контракты с целыми семьями – отцами, сыновьями и братьями; всеми, кто готов был поставить закорючку и получить за это знак верности: серебристого Лебедя королевы или Газель короля. Что касается Одли, то его задачей было за несколько месяцев превратить этих батраков и мелкопоместных сквайров в солдат. Некоторые из них состояли под его попечением уже с полгода, сделавшись вполне сносными вояками, в то время как новички толком даже не знали, каким концом держать копье. От такого разнобоя в стане царила неразбериха, но с прибытием Брюера все стало более-менее выправляться. В целом Одли считал его помощником весьма полезным. Жаль лишь, что память Брюера о сколь-либо крупных баталиях была несколько однобока, не охватывая понимания полевой тактики. В молодости он успел послужить пехотинцем, но в походе, должно быть, различал лишь впереди идущие ряды и дыхание тех, кто сзади. Именно поэтому Брюер, должно быть, и отказался от формального звания в войске поборников, сказав, что у него и без того должностей и обязанностей выше головы. Та напускная бравада, с какой он это произнес, откровенно веселила.
Вот и сейчас подъехавшего Дерри Брюера барон встретил улыбкой.
– А они вполне ничего, милорд, эти ваши удальцы, – похвалил Дерри, спешиваясь. – Я такой уймы народа не видел с самой Франции. Мне сказали, посланное королевой оружие и кольчуги до вас уже дошли. Вы довольны?
– Нет, – ответил Одли. – Доволен я буду лишь тогда, когда увижу на земле голову Солсбери. – Он сознавал, что многие вокруг его слышат, а потому возвысил голос еще сильней: – Это войско будет стоять прочно! Нас здесь втрое больше, чем тех, кто идет с Солсбери, и он не знает, что ждет его на пути! А за этих людей я готов поручиться самой своей жизнью!
Те, кто слышал седобородого вояку, задорно улыбались и спешили передать его слова дальше, тем, кто стоял дальше.
– На самом деле я бы с бо́льшим удовольствием повел этих людей на Ладлоу, против самого Йорка, – уже гораздо тише добавил барон и поднял руку, пресекая возможные возражения со стороны Дерри: – Да, понимаю, разумнее всего перешибить хребет Солсбери, покуда он не сомкнулся с Йорком и Уориком. Это обыкновенный здравый смысл. И все равно я ропщу. Ведь именно Йорк являет собой прямую угрозу моему королю. Именно его хотели бы видеть на троне изменники вместо того, кто занимает престол по праву. Он и есть тот, кто возглавляет мятеж, и все эти четыре года я ждал, чтобы наконец увидеть его побежденным, низринутым и лишенным всех прав и состояния.
Кого-нибудь другого из командиров Дерри мог свойски хлопнуть по плечу, но только не Одли – старый служака не терпел никакой фамильярности. Так что Дерри ограничился наклоном головы:
– И вы этого дождетесь, милорд, несомненно дождетесь. Как только разобьем Солсбери, мы можем махнуть на юг и соединиться с поборниками короля. До конца года заноза будет вырвана.
– Я бы воздержался от такой поспешности, мастер Брюер, – неодобрительно покачал головой барон. – Это не развеселая прогулка и не охота в лесу на оленей. Люди Солсбери имеют хорошую выучку и прекрасно вооружены. Не будь у нас такого численного перевеса, уверенности я бы не чувствовал.
– Однако перевес у вас есть. И уверенность тоже, – сказал Дерри и подмигнул, на что старик лишь хмыкнул.
– Н-да. Ладно, увидим. Добраться до Ладлоу, минуя нас, Солсбери не может. Вместе с тем, Брюер, этот человек очень хитер. Я видел его работу на севере и могу сказать: такого не облапошишь. Я давно взял себе за правило: никогда не считай захваченные знамена, пока битва не выиграна. Это все, что я могу вам сказать.
Пока они разговаривали, армия поборников королевы под крики капитанов и сержантов выстраивалась в три большие группы. Одли опытным глазом подмечал, что построение все еще неровное; многие новобранцы пока не усвоили своих мест в строю, за что получали от своих командиров сердитые тычки. Тем не менее скопившаяся у Блор-Хита силища была хорошо накормлена и уверена в себе, а девять тысяч крепких молодых парней могли с гордостью сказать, что присягнули на верность самой королеве. Поначалу их пыл даже удивлял Дерри Брюера. Два разных знака – серебристый Лебедь и Газель – были введены в обиход для того, чтобы разделять две армии, держа их порознь. Не так-то просто размежевывать посреди кампании две великие силы, а между тем для войны требовались быстрые передвижения и реагирование. Надо сказать, что знаки – особенно Лебедя – были в большом фаворе и носились с гордостью. Молодым селянам и горожанам Англии очень импонировало сражаться именно за страждущую королеву; ее беды и чаяния они воспринимали чуть ли не как свои собственные. Дерри был вынужден отказывать целым сотням желающих, вручая им вместо Лебедей королевы Газели короля.
Из общего числа поборников тысяча двести человек имели при себе тисовые луки, подобранные по росту и сто́ящие половину годового содержания серебром. Конечно, неплохо было бы иметь лучников вроде Томаса Вудчерча [11] , да где их достать. А вот стрелки поскромнее отыскивались чуть ли не в каждом селении и повышали свое мастерство, утыкивая по воскресеньям пеньки, да так усердно, что те к концу дня раскалывались в щепу. В нужный час пущенные такими лучниками стрелы смогут из раза в раз устилать собой все небо, наводя своим зловещим пением ужас на врага. Свыше семисот кольчужников были вооружены топорами или булавами, способными сокрушать шлемы и прорубать вражеские доспехи, добивая затем лежачих. А сзади с неторопливой величавостью ехали восемь сотен рыцарей. Дерри не стал бы возражать, если б их было втрое или вчетверо больше, но каждый боевой конь был живым состоянием на копытах, и скакать в сражение верхом могли себе позволить лишь богатые. Лошади для безземельных рыцарей обошлись королю и королеве в отдельную и весьма круглую сумму, но никуда не денешься: эти люди имели надлежащий боевой опыт, а вот оружием и доспехами не располагали. Заглянув с год назад в реестр расходов, Дерри больше на это не отваживался; знал лишь, что серебро из королевской казны по-прежнему течет рекой. Разорительно до́роги были панцири и шлемы. В пот бросала одна лишь мысль о масштабах расходов, но полумер здесь быть не могло. Невероятным богатством обладал и Йорк, который на оснастку своего воинства вряд ли скупился.