К побережью Англии флот шел под крепким попутным ветром. Тучи низко серели над свинцовой зыбью пролива, а тесно сидящие на палубах люди вскоре намокли от клубящейся водяной взвеси. Но это был всего лишь один переход, и уже через час с небольшим стало видно место высадки. Один за другим корабли приближались к берегу под парусами, которые осмеливались поднять на свое усмотрение. Из боязни столкнуться с другими судами капитаны осторожничали. Поэтому солдат высаживали постепенно, лодками, на глазах у местного ополчения, которое носилось вдоль пристани и прибрежной полосы, собирая тех, кто мог противостоять нашествию. Но сдержать разом такую силищу возможности не было, и после недолгой борьбы ополчение беспорядочно отступило, оставляя у причала недвижные тела.
Уорик высадился чуть в стороне, создав себе плацдарм на длинном участке галечника под прикрытием лучников. Вместе со своими людьми он без урона вошел в порт Сэндвич и разместился в нем, провожая взглядом корабли, которые, высадив войско, отплывали от берега и, подняв паруса, уходили в море навстречу крепчающему ветру. К берегу по-прежнему держали путь сотни лодок в такой тесноте, что издалека казалось, что это трутся друг о дружку сплавные бревна. Кое-кому из людей не повезло – черпнув под ударом волны воду, их лодки переворачивались, и те, на ком была тяжелая кольчуга, исчезали безвозвратно.
Невдалеке от того места, где земли своей родины коснулся Уорик, прямо на галечник выволокли два торговых суденышка. Оперев их друг на друга, с нижней части палубы капитаны пробросили деревянные мостки, по которым можно было свести на сушу дюжину боевых коней с завязанными глазами. Суда теперь оставались гнить за ненадобностью, сослужив, впрочем, службу графу Солсбери, которому возраст не позволял пешком одолевать шестьдесят миль до Лондона.
К той поре как последний из кораблей истаял в туманной дали пролива, солнце уже садилось. Под вездесущей мелкой моросью люди на берегу и пристани разводили костры, ужинали и как могли устраивались на ночлег, стараясь урвать несколько часов сна.
С первым светом в город вступила разношерстная колонна. Солдаты вокруг Уорика ошалело вскакивали, готовясь атаковать. Но оказалось, что это не возвратившееся для отпора ополчение из местных, и даже не поборники короля. Просто прошел слух о высадке, и сюда подтянулись сотни кентцев с колунами, пиками и мясницкими ножами. Они остановились у причала, и Уорик лишь улыбнулся, принимая к себе в услужение того самого караульщика, Джима Уэйнрайта, с жалованьем четыре пенса в день. Армия графов двинулась на запад, и те первоначальные сотни превращались в тысячи, прирастая числом в каждом городишке.
С высоты седла Уорик и его отец признательно кивали людским толпам в городках и деревнях: кентские семьи встречали их как спасителей, а не отступников короны. У Уорика шла кругом голова: с трудом верилось в такой успех вербовщиков. Народ Кента снова поднялся, и на этот раз искрой к восстанию послужил он, граф Уорик. При этом поразительно, сколь многие из них знали, что это он сражался против них в ту последнюю непроглядную ночь, когда они вошли в столицу.
Во всем этом присутствовала своеобразная ирония. Сейчас он шел точь-в-точь по стопам Джека Кейда, который тогда собрал своих людей в Саутуарке и пересек Лондонский мост, направляясь к Тауэру – единственной силе, способной остановить его продвижение.
К южному берегу Темзы Уорик, Солсбери и Марч вышли в сумерках, после трех утомительных переходов. Здесь Уорик приказал сосчитать войско, и оказалось, что кентцев к нему примкнуло свыше десяти тысяч – плохо вооруженных, необученных, однако Кейд использовал их с толком. Ту ночь кошмара и кровопролития забыть непросто.
Вместе с отцом и Эдуардом Марчем Уорик подошел к южной оконечности Лондонского моста, игнорируя толпы горожан, собравшихся здесь как на праздничное гулянье.
– Что-то я не вижу рати короля, – заметил Солсбери. – Наше войско измотано, хотя самые слабые отстали еще день назад. Я бы их дождался.
В его взгляде на сына безошибочно читалась гордость; он принимал, что решение должно быть за Уориком. В таком обилии кентцы нагрянули благодаря именно его вербовщикам. И команд они ждали именно от него, а не от его отца. Как и сын Йорка. Наблюдая за высадкой, старый граф пережил откровение. Он мог доверить своему сыну лидерство. Признать это было не совсем просто, но Солсбери не был глупцом, ставящим свое первенство превыше естественных временны́х пределов. При всей своей опытности в военном деле он все-таки счел, что может отступить перед своим наследником, а если не перед ним, то тогда вообще перед кем?
Уорик, чувствуя удовлетворение отца, втайне возблагодарил годы, проведенные во Франции. Каждому отцу доподлинно известно, когда именно его сын крал, лгал или оказывался в глупом положении из-за своей юношеской любви. Так что годы, пусть и немногие, проведенные вдали от дома, позволили Уорику закалить характер в стороне от строгих отцовских глаз.
– По самым общим сведениям, – сказал Уорик, – гарнизон Тауэра насчитывает с тысячу человек. Они могут и сдаться, но надежда на это небольшая. Единственно, чего нельзя допустить, это чтобы они устроили вылазку у нас за спиной. Мы или пробьемся, или закупорим их в их собственных стенах. Замысел известен вам обоим. Если мы рассчитываем хоть на какой-то успех, то скорость для нас значит всё. Каждый просроченный день дает королю шанс укрепиться и изготовиться к удару.
Он не упомянул про акты о лишении прав состояния, уже вступившие в силу. На сегодня, 5 июля 1460 года, все титулы и имения по закону были у них отняты. И пусть никто не говорил об этом вслух, но утрата эта ощущалась отверстой раной, от которой истекаешь кровью. Вместе с тем после Ладлоу армия короля была распущена по фермам и манорам. Уорик с отцом делали ставку на единый бросок вверх по стране, чтобы дотянуться до Генриха прежде, чем вновь соберутся верные ему лорды. Если удастся заполучить короля и его Печать, то тогда любой закон можно отменить.
Эдуард Марч слушал, подмечая гордость старика Солсбери по отношению к сыну. Сын Йорка сейчас стоял без шлема и напоминал статую в доспехах. От побережья он тоже ехал верхом на могучем жеребце, больше годном для пахоты, чем для всадника. Сейчас конь на отдалении пощипывал траву перед неспокойным морем кентцев, топчущихся в ожидании между построенными рядами латников. В воздухе витал дух ожидания; он чувствовался во всем. Стоит перейти мост, как приятная прогулка по окрестностям будет завершена.
– Я не желаю проводить еще одну ночь на холодной земле, когда ее можно провести на пуховой перине, с животом, полным мясных пирогов и эля, – проговорил Эдуард. – За спинами наших людей три дня тяжелого перехода. Коли они покрыли его, то уж пройдут и одну оставшуюся милю.
По сравнению с Солсбери Эдуард был все еще бодр, а его сила и выносливость не знали границ. Всякий раз с рассветом он вскакивал на ноги первым, шумно отливал и кричал своим слугам подавать еду, сам при этом облачаясь в доспехи. Винить его за энтузиазм было бессмысленно, хотя в действительности эта энергия не могла длиться вечно и все равно начала бы со временем иссякать.