В промежутках между службами в аббатстве стайка монахов имела обыкновение останавливаться для молитвы, принимая от людей предложения испить водицы или отведать домашнего пива. Затем монахи устанавливали в рабочее положение точильное колесо и занимались точением ножей и всего, чего поднесут, попутно раздавая поклоны и благословения всем, кто подавал монетку, вне зависимости от ее величины и достоинства. Дерри чувствовал себя неловко: под рясой в области паха у него был припрятан туго набитый кожаный кошель. Серебра в нем было достаточно, чтобы вся эта братия многократно объелась, обпилась и лопнула – но если его вынуть, брат Питер, не ровен час, вдруг возьмет и швырнет в сердцах эти деньги какому-нибудь случайному олуху, обрекая своих братьев-монахов на голод. Так что лучше не рисковать. Дерри, надув щеки, устало выдохнул, отирая с глаз дождевые струи. От их едкой настойчивости и постоянства приходилось то и дело моргать, иначе вода застила глаза.
К монахам он примкнул четыре ночи назад (тогда это показалось здравой мыслью). Смиренная нищенская стезя обернулась для братьев несомненной прибылью: все четырнадцать были теперь при оружии. Ведь ночевали они где придется, в том числе и у дороги, где воры и разбойники могут покуситься даже на тех, с кого взять нечего по определению. Дерри тогда лежал, зарывшись в солому на конюшне дешевой таверны; там же устроилась на ночлег и монашеская братия. Тогда-то Дерри и услышал проповеди брата Питера, который ведал насчет Виндзора, куда братья держали путь, чтобы молиться за скорое исцеление короля. Никто из них не удивился и не возразил, когда к ним захотел примкнуть еще один горемычный путник: вместе и идти веселей, и молитва действенней, что особо ценно, когда душа короля находится в опасности, а страну всю как есть наводнили лихие люди.
Дерри вздохнул, резкими движениями растирая лицо. Вслед за звонким «апчхи!» он было по привычке чертыхнулся, но вовремя прикусил язык. Буквально нынешним утром брат Питер отдубасил посохом мельника, имевшего неосторожность выкрикнуть посреди улицы богохульство. К вящему удовольствию Дерри, смиренный и набожный предводитель братии так отыгрался на сквернослове, что ему было впору снять рясу и попробовать себя в кулачных поединках на подмостках Лондона. Мельник был оставлен на дороге с изрядно помятыми боками, опрокинутой телегой и вспоротыми мешками с мукой. Припоминая ту сцену, Дерри улыбнулся и украдкой поглядел на бредущего впереди брата Питера, который через каждые тринадцать шагов методично позванивал в колокольчик – его звонкое теньканье чуть приглушенным эхом скатывалось с вершины холма.
Замок, отвердевший со временем до вечной несокрушимости, угрюмо темнел под дождем. Массивные стены и круглые башни не знали брешей и проломов во все века с той поры, как были заложены первые камни. Твердыня короля Генриха приземисто громоздилась над Виндзором – почти что еще один город внутри первого, вмещающий в себя сотни обитателей. Стоя ноющими от усталости ступнями на булыжной кладке, Дерри пристально смотрел наверх.
С монахами близился черед расставаться; Дерри пока мешкал, не зная, как сподручнее подступиться к этому деликатному вопросу. Брат Питер от просьбы нового попутчика выстричь ему такую же, как у них, тонзуру слегка опешил. Пусть для них она и означала разрыв с мирской суетой, но для их добровольного попутчика все же не было никакой необходимости перенимать их внешний антураж. Но Дерри бросил на уговоры все свои силы, и старший из монахов соизволил наконец признать, что со своей головой их новый попутчик волен поступить как ему вздумается.
Взявшийся за бритву молодой фриар не сразу, но все-таки сумел выскоблить в густых волосах нового знакомца основательную проплешину, успев при этом дважды порезать макушку. Всю эту экзекуцию Дерри снес почти не покривившись, за что в итоге удостоился от брата Питера радушного шлепка по спине.
Под заунывными струями дождя Дерри уныло размышлял, стоило ли оно того. Исхудавший, обношенный, в старом чужом подряснике, макушку он мог бы и не стричь, но уж больно высоки были ставки, а люди, что за ним охотятся, уже неоднократно доказывали свою решимость и безжалостность. Дерри со вздохом в очередной раз мысленно повторил, что такова цена, которая себя так или иначе оправдывает, хотя настроение, надо сказать, было таким прескверным, какого он отродясь не помнил.
Да, он был заклятым врагом Ричарда Плантагенета, хотя выбирать себе во враги герцога Йоркского, будь на то его воля, он бы все же поостерегся. Оглядываясь сейчас на свои поступки, Дерри уже сожалел, что был таким непримиримым. Надо было, пожалуй, проявлять бо́льшую сговорчивость. Человек, что наставлял его по жизни, сейчас бы, наверное, укоризненно покачивал головой: мол, разве можно было выказывать такую гордыню. Старик часами читал бы Дерри нотации, что враг никогда – слышишь? ни-ког-да – не должен видеть твою истинную силу. Поднимаясь по склону холма, Дерри явственно, почти вживую слышал скрипучий голос своего старика-наставника. «Если они полагают, что ты слаб, то и давят не столь сильно. Не посылают из Лондона по твоему следу убийц. Не платят серебром каждому встречному бродяге, чтобы тот лишь сообщил, где тебя искать. Не назначают за твою голову цену, безрассудный ты мальчишка!»
Сделавшись на время францисканцем, он, быть может, спас свою шею – или же, кто знает, просто выиграл себе пару бесполезных дней. Бредя по дороге с монахами, Дерри действительно несколько раз миновал враждебного вида людей, что мрачно пошучивали и с глумливым смехом отворачивались, когда брат Питер протягивал им кружку для подаяния. Сколькие из них состоят на довольствии у Йорка – все или только половина, – Дерри было невдомек. Он в эти минуты предпочитал смотреть в землю и смиренно влачиться вместе с остальной братией.
Дождь на какое-то время утих, хотя тучи по-прежнему устилали все горизонты, а в небе время от времени высоко прокатывался гром. Брат Питер, пользуясь минутой затишья, одной рукой заглушил язычок колокольчика, а другой остановил свою промокшую, дрожащую на холоде братию.
– Братья! День на исходе, а земля так сыра, что ночевать нынче под открытым небом не представляется возможным. На том конце города – в миле, не больше – я знаю одно благочестивое семейство. Надо будет только перейти этот холм и обогнуть замок. Там нам дозволят остановиться в амбаре на ночлег и дадут потрапезничать в обмен на наше благословение их дома и совместную молитву.
Монахи при этих словах ощутимо взбодрились. Дерри поймал себя на том, что за эти дни развил в себе к этим людям и их странноватой жизни что-то вроде тихой симпатии. За исключением быкоподобного Молчуна Годуина, ни один из них силачом не смотрелся. Есть подозрение, что кое-кто из них работе в этой жизни предпочитал попрошайничество, но опять же, свое нищенство они воспринимали до трогательности серьезно, и это в жестокий век, когда любой другой силится уйти из этого отчаянного состояния за счет тяжкого труда. Дерри прокашлялся (кашель последнее время действительно донимал его не на шутку, возникнув из-за холода и сырости) и позвал:
– Брат Питер, можно с тобой перемолвиться словом?
Старший во всей стайке монах неторопливо обернулся.