* * *
Деревенская школа располагалась на окраине; приглушенные расстоянием, звонкие детские голоса, исполнявшие народную песню, сообщали о том, что идет урок музыки. Еще дальше по улице дымила трубой какая-то постройка, наверное, кузня. Приблизившись, Мейси увидела двух ломовых лошадей – их привели, чтобы подковать. Длинными хвостами лошади отгоняли мух с мощных крупов, периодически кусали себя за бока, там, где их донимали насекомые. Некоторое время Мейси смотрела на лошадей, потом продолжила путь, который лежал теперь мимо пустыря. Никаких следов дома, никаких признаков, что этой землей кто-то занимается – пашет, возделывает, использует как пастбище. Это странно, ведь сельские жители не привыкли разбрасываться земельными участками.
Мейси повернулась и пошла назад. Кузнец как раз показался из кузни, взял за повод жеребца.
– Извините, – сказала Мейси, воспользовавшись моментом. Проворонишь – и кузнец опять уйдет стучать по наковальне.
Он оттопырил ухо свободной рукой, огляделся.
– Я здесь, – подала голос Мейси и шагнула к нему, попутно погладив конскую шею. – Извините, что отвлекаю от работы.
– Что вам угодно?
Кузнец спросил не грубо, но и учтивости тоже не проявил.
– Я впервые в Геронсдине. Вот что странно – почему здесь пустует участок? Кто хозяин?
– Я хозяин. Земля не продается.
– Я и не собиралась ее покупать. Просто любопытно, почему вы ее не используете.
Кузнец тряхнул головой и стал смотреть в алый зев своего святилища.
– Земля с войны простаивает, с тех пор как мой сарай бомбили. Еще повезло, что кузня уцелела. Спасибо соседям – потушили вовремя пожар.
– Я вам очень сочувствую. Наверное, это было ужасно. Теперь будете строить новый сарай?
– Может, и буду – когда деньгами разживусь. А пока все так останется. Слушайте, мисс, мне работать пора.
С этими словами кузнец развернулся, причем так быстро, что, не отскочи Мейси в сторону, ее бы зашиб жеребец.
Несколько мгновений Мейси наблюдала, как кузнец ведет коня, как привязывает его к кольцу, встроенному в стену. Конь повернул крупную голову к Мейси, однако кузнец больше не говорил с ней и даже не смотрел в ее сторону. Мейси пересекла улицу и побрела обратно в деревню, мимо своего автомобиля, мимо гостиницы – к церкви.
В Геронсдине определенно погибли три человека, но кузнец, говоря про атаку «цеппелина», даже не упомянул об этой трагедии. Так размышляла Мейси, глядя на церковь и на старинное кладбище. Она старалась не смотреть на военный мемориал рядом с кладбищем, но потому подумала: люди, погибшие из-за «цеппелина», могут быть упомянуты среди тех, кто лишился жизни в период с четырнадцатого по восемнадцатый год. Со вздохом Мейси приблизилась к памятнику, скользнула взглядом по списку погибших, не желая будить воспоминания. Их только тронь – и они набросятся, жестокие, беспощадные, как мигрень, которую до сих пор вызывает у Мейси слишком яркий свет или слишком резкий звук. Нет, на памятнике не было трех искомых имен.
Мейси огляделась, сличила свои теперешние впечатления от пустыря с впечатлениями первыми. Перешла дорогу, чтобы подробнее осмотреть прямоугольник, заросший бурьяном, изолированный, отчужденный. Некоторое время Мейси стояла на зловещей границе, не в силах шагнуть вперед. Под сорной травой безошибочно угадывался фундамент дома, даром что на поверхности от него почти не осталось следов. Мейси закрыла глаза – и щеку ей задела струя холодного воздуха. Откуда взялся этот порыв солнечным сентябрьским днем? Утренняя роса давно успела высохнуть. Нет, не естественный даже для ласковой осени бриз, не намек на будущее ненастье заставил Мейси содрогнуться всем телом, не прохлада, но ощущение, будто темная тень, углубляясь в ее взбудораженное сознание, коснулась кожи ледяным пальцем. «Господи, что здесь произошло? Какое зло было содеяно?» Мейси попятилась. Если бы в этот момент не раздался звук автомобильного клаксона, Мейси потеряла бы сознание прямо на дороге. А так ей удалось даже сохранить твердость поступи.
«Здесь они встретили смерть». Мейси нутром чувствовала: на этом месте концентрированная злоба оборвала три жизни, пропитала, отравила самую землю. Мейси трясло, однако она медлила, все глядела на пустырь, который оживляли только островки диких астр. Тут-то она снова вспомнила бабушку. Гуляя с отцом, маленькая Мейси нарвала для бабушки этих лиловых цветов. «Ах ты, моя деточка! Красавица моя, ангельчик! Принесла старой нане цветочки!» – умилялась бабушка. Сморщенной рукой в старческих пигментных пятнах она погладила Мейси по щеке, склонилась над букетом, стала вдыхать приторный запах. Дикие астры расцветают перед Михайловым днем; архангел Михаил славен тем, что победил Люцифера.
* * *
Мейси повернула к церкви, пошла по мощеной дорожке. Постепенно слабела хватка ледяных тисков. Задвижка была тугая, Мейси открывала ее обеими руками, зато, едва ступив в церковь, почувствовала огромное облегчение. Сладко пахло стариной и свежими цветами, что принесли деревенские женщины; кисло – отсыревшими молитвенниками и потертыми подушками. Впрочем, Мейси пришла сюда не за успокоением, какое дает храм. Нет, Мейси искала знака, что о троих погибших в результате атаки «цеппелина» помнят, что за них молятся. На стенах были начертаны имена первых жителей Геронсдина; поблескивали таблички, прославлявшие щедрость благотворителей. Возраст этих знаков исчислялся столетиями. Но три жертвы страшнейшей из катастроф не удостоились даже упоминания. Мейси вышла на воздух, побрела по церковному двору. Здесь теснились надгробия, замшелые до такой степени, что едва можно было различить имена и даты. С одного краю покоились военнопленные наполеоновских времен; им воздали должные почести, похоронили по-божески. Наконец Мейси заметила три небольших камня под тисом, на приличном расстоянии от остальных могил. Надгробия без художественных излишеств, шрифт самый простой. Три имени – одна семья: Джейкоб Мартин, Беттина Мартин, Анна Мартин. Даты жизни затянуты сорной травой, но можно прочесть – все трое погибли в сентябре шестнадцатого года. И цитата из Евангелия от Луки: «Прости им, ибо не ведают что творят».
С того дня, когда Мейси в последний раз видела Билли и его семью, сборщики хмеля переместились на новый хмельник. Старый был опустошен, на бурой земле валялись только жухлые хмелевые плети. Держа ладонь козырьком, Мейси щурилась на иссушенные акры глинозема, за которыми лежал едва початый хмельник. Подойдя ближе, она смогла различить, что лондонцы трудятся на одном его краю, в то время как цыгане заняли другой край.
Снова она окунулась в атмосферу деловитой внимательности и пошла навстречу Билли. Он сам, его жена, мать и сыновья ловко обрывали с липких плетей шишечки и складывали их в корзину. Работали молча; правда, Билли поднял взгляд, улыбнулся Мейси.
– Доброго утречка, мисс. Ну как, узнали что-нибудь про ребят Джорджа?
Когда Билли заговорил, Дорин демонстративно отвернулась от него. На приветствие Мейси она ответила скупой улыбкой – то есть сердилась не на начальницу своего мужа, а на него самого, притом сердилась изрядно.