Гератон

Гератон ползла по земле. Ее черная, плотная чешуя, словно железная кольчуга, шуршала о песчаник. Гератон попробовала воздух на вкус. Кончик ее хвоста игриво пощелкивал. Жизнь! Гератон наслаждалась ею, когда ползла по земле и чувствовала ее под собой. Жизнь – это биение пульса, сокращение мышц, дрожь, дыхание. Жизнь – это движение.

Высунув язык, Гератон учуяла запах человека, который принес ветер. Больше жизни! Она пока не была голодна. Кругом было полно еды: мимо нее, трепеща от страха, проносились стада животных, но далеко им было не убежать. Всякий раз, когда ей хотелось перекусить, она просто вытягивала свою длинную шею и ловила кенгуру или дикую собаку. С тех пор как она сбежала, она не ведала голода. И все же ее переполняло желание хватать всех, в ком бьется пульс, и душить.

И Гератон, дрожа от предвкушения, поползла к этому человеку. Разумеется, она умела двигаться почти бесшумно, но ей это было ни к чему. Разве можно убежать от двухтонной кобры?

Однако человек и правда попытался убежать; когда он, обернувшись, посмотрел на нее выпученными от страха глазами, она увидела, что он совсем еще юнец и лицо у него детское. Гератон зашипела, словно хихикнув от радости, и поползла к нему, ощущая, как напрягаются мышцы ее длинного сильного тела. Она расправила элегантный капюшон на шее, свернулась кольцом и набросилась на юношу.

Жизнь! Его жизнь трепетала и билась между ее челюстями, его сердце бешено стучало у нее под языком. Когда она впилась ему в спину своими клыками, а ее густой, черный яд просочился в его тело, он страшно закричал. Сердце его стало послушно качать яд, яд смешался с кровью и проник в каждую клеточку его тела. Юноша дернулся раз, другой – и обмяк. Но когда Гератон заглатывала его целиком, мало-помалу проталкивая через нежный розовый рот во мрак своего чрева, сердце его по-прежнему слабо билось.

Свернувшись кольцом, Гератон устроилась на горячем коралловом песке, наслаждаясь тем, что внутри нее бьется еще одно сердце, что в ней медленно умирает живое создание.

Теперь Гератон со смехом вспоминала, как веками сидела в заточении и кипела от ярости: каменные стены сковывали ее тело и, казалось, хотели раздавить. Но тем слаще ей теперь было на воле.

От обильной свежей пищи и теплого солнца у Гератон закружилась голова. Ей захотелось побаловаться. Еда в нее больше не влезет, но жажда жизни требовала чего-то еще.

Гератон погрузилась в свои мысли, и ее желтые глаза побелели. Перед ними вспыхнули белые точки: каждая олицетворяла человека, и Гератон знала их, как пастух знает своих овец.

Гератон выбрала спящего – так проще пробраться в его сознание. Это была женщина, пожилая по человеческим меркам, и жила она далеко – в Нило. Словно песок, заполняющий сосуд, Гератон мысленно проскользнула в сознание женщины. Заставила ее подняться с постели, выйти из маленького домика и оглядеться. Ночь в Нило была теплая и светлая, воздух благоухал жасмином. Гератон почти слышала, как шелестит сухая трава под босыми ногами у женщины: она ступала по земле, не остывшей после дневной жары.

Глазами женщины Гератон увидела впереди утес и направила к нему свою жертву: быстрее, быстрее, а теперь беги! Женщина вздрогнула, словно пытаясь пробудиться.

Гератон радостно зашипела. Жизнь – это движение. Она подвела женщину к самому краю и бросилась с ней вниз, но за миг до того, как та рухнула на дно ущелья, покинула ее сознание.

Пожалуй, это напрасная жертва, ведь у Гератон другие планы на будущее. Тем не менее нужно сперва собрать все талисманы, а между делом Великому Зверю можно и поиграть.

Высунув язык, она попробовала ветер на вкус. Улыбка не сходила с ее чешуйчатого рта.

Кража

Южный ветер дул Мейлин в спину, словно подгоняя вперед. Но понуждать ее было ни к чему. С недавних пор в ней полыхало пламя и не давало останавливаться. Другие порой жаловались, что их путешествию нет конца и края, что через Цонг, а теперь и через Северную Эвру они идут слишком быстро, но Мейлин считала, что они ползут, как черепахи.

Солнце вспыхнуло на глади реки у дороги, Мейлин зажмурилась. И как обычно, стоило ей только сомкнуть веки, перед глазами возникли все те же образы: огромный крокодил – отверстая пасть, глаза черней ночи. И ее недвижный отец. Он умер.

Мейлин распахнула глаза и ударила пятками лошадь, пуская ее рысью.

Ветер переменился. Теперь он дул ей в лицо с северо-запада. Она потерла озябшие руки, пытаясь согреться.

– Еще похолодает, – заметил Роллан, поравнявшись с ней. – Так холодно будет, что нос в ледышку превратится, и ноги отморозим.

– Да уж, – сказала Мейлин.

– Видал я однажды, как один беспризорник, мерзавец тот еще, подговорил богатенького мальчонку лютой зимой лизнуть фонарный столб. Железный. У бедняги язык прям намертво прилип к железяке, а этот гаденыш снял с него пальто с башмаками и был таков.

– Да ладно! – не поверила Мейлин.

– Вот тебе и ладно, госпожа моя панда!

– Надеюсь, имя беспризорника из твоей истории начинается не на «р» и заканчивается не на «н»?

– Конечно, нет! Я вором никогда не был. А рассказал тебе это, потому что у тебя есть дурная привычка лизать всякие фонарные столбы. Теперь будешь знать, чем такое кончается.

Мейлин слабо улыбнулась. После битвы в храме Динеша Роллан проводил с ней много времени и частенько травил ей всякие байки. Так он пытался отвлечь ее от горестных мыслей. Талисман Священного слона достался им самой дорогой ценой. Мейлин в одиночку придумала план и наконец-то нашла своего отца – он был предводителем восстания в Великом бамбуковом лабиринте Цонга. Нашла – и сразу потеряла: его убили прямо у нее на глазах. Сперва Мейлин ощутила… спокойствие. Оцепенение. В душе у нее поселилась такая пустота, словно ничего в ней больше не осталось. Но потом мало-помалу в сердце стало разгораться пламя. Пылающий огонь напомнил, что Пожиратель до сих пор бродит где-то на воле и убивает. Жалости и глупым шуткам не погасить этого пламени. Мейлин снова подбила лошадь, пустив ее галопом.

– Впереди перепутье, – сказал Тарик. – Давайте остановимся на ночлег.

– Но еще светло, – возразила Мейлин.

– На перепутье река уходит от дороги, а нам надо напоить лошадей перед тем, как отправиться на север.